Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Вечерами Надя уходила в сосновый бор. Желтые иглы мягко устилали землю. Была поздняя осень. Давно улетели перелетные птицы, и только вороны низко летали и тяжело хлопали крыльями.

Надя слушала шум сосен. Они кипели, как отдаленный прибой. К вечеру почти всегда нависали тучи, дождь сердито стучал в окна барака. Все закрывалось серой пеленой. И казалось, вся жизнь будет такая же серая, как этот унылый осенний дождь.

Наконец пришла телеграмма от ректора. Въезд в Петроград был действительно воспрещен: столице не хватало топлива и хлеба. Сессия перенесена в Казань.

Быстро уложила Надя свои вещи. До последней минуты не верилось, что можно втиснуться ночью в неосвещенный, заполненный до отказа вагон. Муж Зины на ходу поезда вскочил с корзинкой в тамбур. Надя не помнила, простилась ли она с сестрой. Кто-то втаскивал ее на площадку. Она пришла в себя, когда поезд уже пролетел несколько станций. Только тут Надя поняла, что вся прежняя ее жизнь кончилась.

Народ стал располагаться в вагоне.

На противоположной скамье сосед зажег спичку и весело сказал:

— А вот мы сейчас посмотрим, хорошенькая ли барышня с нами едет. В темноте, когда я ее поднимал в вагон, я и не разобрал.

Надя смутилась, почувствовала, что сильно краснеет, и, хотя в вагоне была кромешная тьма, быстро опустила с белой шляпки шелковую вуаль.

Спичка опять вспыхнула. На столике появилась свечка. Надя увидела высокого, стройного прапорщика с университетским значком на коричневом новеньком френче. У офицера было доброе, открытое лицо. И Наде стало веселей: ведь он тоже был недавно студентом.

— А вы напрасно скромничаете, — сказал опять офицер, приветливо улыбаясь печальному, заплаканному лицу Нади.

И, узнав от нее, что она едет в Казанский университет, сказал, что и он кончил там недавно и сдавал государственные всего лишь весной, а сейчас едет в свой полк в Иркутск.

— А вот внизу, рядом с вами, мой старый друг, вернее, друг нашей семьи, Абдул Халык бек Джафар Гули бек Оглы. Он едет до Самары. Там вам придется пересесть на пароход. И я прикажу, чтобы он помог вам. Он хоть и купец, но положиться на него можно. Жалею, что сам не могу проводить вас до Казани.

Надя подняла вуаль и посмотрела на человека с таким длинным именем. Он что-то мурлыкал себе под нос и уже укладывался на ночлег. В купе все разместились, и даже каждому досталась отдельная полка.

Ехали почти месяц. Надя с ужасом видела, как обесцениваются керенки и как много их теперь требуется для жизни. В Самаре у нее не было уже ни копейки. Выручил Халык бек Джафар Гули бек Оглы. Он дал Наде пять рублей и купил ей билет на пароход в Казань.

В ночь на 26 октября 1917 года над Волгой стоял густой туман. Пронзительно и тревожно гудела сирена «Воткинского», предупреждая о себе другие пароходы. На рассвете туман нехотя отодвинулся от бортов «Воткинского», и он малым ходом стал подвигаться вперед, шлепая по воде, как старая шаланда. Хрипел натужно, но все-таки к утру добрался до Казани.

Надя сдала свои вещи на хранение, с облегчением подумав, что не надо платить вперед деньги: у нее осталось лишь несколько копеек на трамвай.

Старый вагончик лениво плелся в гору. И Надя, погруженная в свои думы, не заметила, как долго она ехала. Голос кондуктора напомнил, что где-то ведь надо сходить.

Пассажиры, озабоченные, покинули трамвай. Надя тоже вышла и оглянулась. В руках у нее была телеграмма с адресом Самарцевых. У них Надя должна была прожить зиму. Она еще раз прочла адрес: «Карточно-Заводская, 17».

Но к кому она ни обращалась, никто такой улицы не знал. Редкие прохожие удивленно качали головой и торопились к своим домам.

И Надя наугад шла по безлюдным улицам. Стали встречаться фабричные строения. Откуда-то глухо доносились пушечные выстрелы. Ворота всюду были заперты. Но вот скрипнули железные тяжелые ворота, покрашенные в зеленую краску, и вышла молодая женщина-работница с грудным ребенком на руках. Она остановилась, прислушалась к стрельбе и хотела было идти дальше, когда Надя спросила ее, не скажет ли она, как пройти на Карточно-Заводскую улицу.

Женщину вопрос тоже озадачил, но, точно вспомнив, она хлопнула себя по лбу рукой и, улыбаясь, сказала:

— Да это, видно, перепутали, Кирпично-Заводская улица-то. Тут вот, совсем близехонько. Только не мешкайте. Слышите — палят. Это юнкера засели в Кремле. А рабочие их выбивают со стороны Арского поля. — И, видя по лицу Нади, что она этого не знала, добавила: — Ведь Керенский-то бежал. Большевики власть в Питере взяли. Сейчас вот и газета выйдет. Прочтете. Я носила мужу кой-чего поесть. Уж сутки не выходил с завода. А теперь вот домой иду.

Надя хотела спросить женщину о подробностях, но вдруг увидела позади нее офицера. Он бежал и вытянул руку вперед. Что-то безумное было в его лице, и ветер дыбом поднял его светлые волосы. Раздался выстрел. Надя испуганно схватила женщину за полу ее коротенького пальто. А человек пробежал мимо. Женщина, судорожно сжимая ребенка, медленно опустилась на землю, тяжело навалившись на острый край железных ворот. Послышался писк, слабый, точно плакал выпавший из гнезда птенец.

Надя наклонилась к женщине. Ее глаза, уже стеклянные, смотрели в тусклое небо, и на губах играла улыбка, с какой она говорила, что власть взяли большевики.

Надя взяла ребенка на руки. На левом виске у него ниточкой краснела тоненькая полоска, и такая же ниточка с брызгами краснела на остром крае зеленых ворот.

Ребенок уже не плакал. Но в ушах Нади все время слышался его жалобный писк, и она шепотом успокаивала малютку:

— Спи, маленький, спи. — А сама шла. Порой останавливалась и силилась вспомнить номер дома, но глаза ее блуждали: она никак не могла найти дом № 17.

Она возвращалась назад и опять проходила мимо нужного ей дома. И снова шла. Наконец, обессиленная, прислонилась к стене какого-то дома и закрыла глаза.

Проходивший сутуловатый студент-санитар из рабочей дружины крестовниковского завода обратил внимание на опущенные, чуть трепетавшие ресницы девушки, на ее затекшие руки, в которых уже с посиневшим лицом покоился ребенок. Студент довел Надю до аптеки.

А накануне на другой великой реке в холодную октябрьскую ночь залпы с крейсера «Аврора» отсчитывали последние минуты существования Временного правительства и старого буржуазного мира.

Горели костры перед Смольным. Броневик и орудия стояли у входа в бывший Институт благородных девиц.

И Второй съезд Советов, который открылся в Смольном поздно ночью 25 октября, радостно приветствовал известие о взятии штурмом Зимнего дворца и провозгласил миру, что отныне в России вся власть перешла в руки Советов.