Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Она быстро и много говорила и хвасталась, что у нее уйма хлопот: к пасхе она будет печь куличи.

— Откуда же у вас мука? — с открытым недоброжелательством спросила Самарцева.

— Ну, уж для нас-то она найдется! — надменно ответила комиссарша.

Впрочем, вероятно, это была всего лишь спекулянтка, каких в те годы развелось множество и которые беспечно приспособлялись к любому режиму.

— Теперь их времена, — сказала после ее ухода Самарцева.

Надя помогала Самарцевым чем могла. Старалась как можно меньше есть. В университетском буфете изредка еще продавали черный хлеб и ячменный кофе с сахарином. И Надя уверяла Самарцевых, что она обедает в буфете.

Самарцевы уговаривали Надю не ждать сессии.

— Поедемте, Надя, с нами, — советовал ей Самарцев. — Ну как вы тут останетесь? Ведь, кроме нас, вы никого не знаете. Бог знает, что с вами может случиться! Уж и сейчас на поезд не попадешь. Одна надежда на пароход. Уедем с первым пароходом. Хоть в трюме. Я умоляю вас все бросить. Подумайте о матери. Жизнь дороже экзаменов!

А Наде осталось сдать только один экзамен. Один польский язык. Надо подождать только одну неделю. Неужели все бросить из-за одной недели? Нет. Она сдаст польский, получит диплом и белый крестик в синем эмалевом ромбике, а тогда хоть ползком будет пробираться к матери, в свой родной городок.

В университете большинство профессоров враждебно относились к большевикам. Многие открыто выражали свое недоверие новому правительству. Кое-кто был арестован.

Продавая наспех свои вещи, Самарцевы познакомились со старинной дворянской семьей Лобановых. Выяснилось, что у них есть свободная комната. Они опасаются, что ревком ее ревизует. Одну комнату у них уже занял большевик, студент-медик из санитарной дружины крестовниковского завода Кузнецов.

Семья Лобановых еле перебивалась и голодала. Они охотно согласились сдать комнату Наде.

По Волге вниз пошел первый пароход. Как тяжко было Наде провожать Самарцевых в Сибирь! В сутолоке и полной неразберихе Самарцевы втиснулись на палубу.

Пароход пронзительно завизжал. Сходни убрали. И Надя долго смотрела на грязную волну, еще плескавшуюся около песчаного берега.

Как пышно цветут сиреневые кусты! Гроздья персидской сирени заглядывают в раскрытое окно. А в сирени шуршит и скользит слабый ветерок. Широкие листья кажутся при лунном свете белыми. Запел соловей. Гулять бы в такую благодатную ночь!

На столе у Нади горит лампа под зеленым абажуром. Надя сидит и повторяет наизусть поэму Словацкого «Беневский».

Да, и тогда была война. И все война, война. Кровавые эпохи. Неужели прошел еще один учебный год? Неужели Надя могла его пережить, остаться живой, в то время как она потеряла все: мать, друзей и любимых!

В соседней комнате часы пробили двенадцать. Завтра последний экзамен. Университет окончен. Когда-то это казалось неосуществимой мечтой.

А вот через несколько дней Надя получит диплом и университетский значок — синий ромбик с белым крестиком.

Зачем он ей? Кто теперь порадуется вместе с Надей ее счастью? Сибирь отрезана. Советскую власть там свергли. Огромные пространства Волги, Урала, Сибири охвачены новым фронтом.

В Самаре — белогвардейское эсеровское правительство. Поднялся мятеж чехословацкого корпуса военнопленных. Сорок тысяч солдат взбунтовались при возвращении на родину на всем пространстве от Ново-Николаевска до Пензы. Они испугались, что их выдадут немцам. Совершенно неожиданно чехи захватили Пензу. Генерал Краснов угрожал Царицыну, Дутов захватил Урал. В Мурманске высадились англичане, французы — на Черном море.

И теперь новый, непосредственно угрожавший Москве фронт — восточный, — ибо чехи, заняв Хвалынск и Самару, быстро двигались к Казани, плохо защищенной партизанским войском.

Надя с трудом заставляет себя еще раз на память по-польски повторить «Беневского».

На другой день в полдень она спускается с широкой лестницы старинного университета. Последний экзамен сдан. Надя окончила университет с дипломом первой степени. И больше она уже никогда не будет ни ученицей, ни курсисткой.

Медленно спускается она со ступенек. В сердце нет радости. В мире сумятица. Кому сейчас дело до Надиных успехов!

Она подошла к вешалке, взяла у гардеробщицы свое пальто. И только старик швейцар, который уже много лет стоит у входной двери университета и провожал не один выпуск государственников, снимает свой картуз и радостно приветствует Надю:

— С кончиной вас, барышня!

Надя улыбнулась. «С кончиной»! А на улице тоска вновь овладела ею.

Город насторожился.

Пока Надя, зарывшись в книги, изучала Золотую папскую буллу, учила по-польски евангелие «Отречение Петра», жизнь бушевала кругом.

Все погибло для Нади. Сообщение с Сибирью прекратилось, и Надя осталась одна. Она машинально продолжала готовиться к последнему экзамену, стараясь, как прежде, не думать. Главное — не думать. Мир, великий мир, окружал ее, но она не ощущала его прелести. И только во сне с необычайной остротой ее преследовал один и тот же кошмар. Ей снилось, будто она приехала ночью в свой городок. Идет домой и никак не может найти свой родной дом и мать. Она видит горы, любимую реку. Но улицы — чужие. Надя ходит во тьме, натыкается на какие-то овраги. Порой будто встречает даже знакомые приметы, вот поворот... уже близко... Она бежит к нему, дальше большой мост... И опять попадает в глухое незнакомое место. И просыпается в слезах.

Слухи о продвижении чехов и белых вселяют у многих надежды на возвращение старых порядков. А Надя ненавидит белых. Правда, ненавидит по своим, личным сображениям: они разбили ее мечты о счастье.

Это из-за белых Надя не может вернуться к матери, к близким на Дальний Восток.

Жизнь повернулась совсем не так, как прежде представляла себе Надя.

И вспомнился ей день, когда она окончила восьмой класс. Тогда был светлый тихий май. После торжественного молебна Надя с Людой пошли погулять в городской сад и сели на скамье у обрыва. В саду их встретил учитель истории Борис Викторович. Подсел к ним. Теперь перед ним были уже не ученицы. Но чувство сдержанности и подтянутости не могло, конечно, покинуть девочек.

— Ну, как вы себя чувствуете? — спросил учитель своих бывших учениц.

— Трудно выразить словами, — ответила Надя, — неуловимое ощущение легкости, волнения. Сердце переполнено счастьем.

— Да... — протянул с усмешкой Борис Викторович. — Счастье — говорите вы... А на самом-то деле счастливая пора ваша уже кончилась. А дальше пойдут одни заботы. Тут только и смотри, чтоб не попасть под какое-нибудь колесо. Жизнь — жестокая штука. Завертит, понесет тебя вихрь. Швырнет, бросит, и смотришь — валяешься ты в пыли, раздавленный, как червяк. А ведь раздавленный червяк, как сказал поэт, перед смертью терпит то же, что и великан. Да-с!..