Сергей Горбатых - МбурувичА

Первым был сражён командир батальона. Его, смертельно раненого, удалось вытащить с поля боя. Когда Орефьева-Серебрякова несли на носилках в полевой госпиталь, он находился в полном сознании. Увидев командира Первой дивизии, Василий попросил санитаров остановиться.

— Я выполнил ваш приказ… мой майор, — обратился к нему Орефьев-Серебряков. — Но, но…

Голос капитана стал очень слабым.

— Но не смог захватить вражеских позиций. Наверное, — это судьба… — командир батальона замолчал.

— Какой прекрасный день, чтобы умереть! — едва слышно прошептал после паузы свои последние слова Орефьев-Серебряков.

Пожилой санитар с нашивками капрала, громко, навзрыд, зарыдал. У молодого лейтенанта, стоявшего рядом с командиром Первой дивизии, на глазах появились слёзы.

Так погиб первый русский доброволец, капитан (НС) Василий Орефьев-Серебряков.

Во время этого штурма некоторым парагвайским подразделениям удалось захватить на своих участках наступления первую линию траншей противника. Среди них была и рота капитана (НС) Орлова.

Теперь, сидя на дне траншеи, Павел ждал контрнаступления боливийцев.

— Не допустят же они, чтобы мы, в таком малом количестве, находились здесь! — размышлял Орлов. — Если начнут своё наступление до вечера, то будет хорошо для нас. Если — ночью, то всё может осложниться. В темноте удар по нашим флангам может…

— Мой капитан, мой капитан, боливийский истребитель! — закричал, находившийся в нескольких метрах от Павла, солдат Каманьо.

Орлов встал и, приложив бинокль к глазам, сразу же нашёл в безоблачном небе одинокий VickersVespa.

— Сейчас, наверное, и бомбардировщики появятся, — решил Павел, продолжая наблюдать за истребителем.

VickersVespa, сделав несколько кругов над фортом, скрылся.

— Странно! Очень странно! — вслух произнёс Орлов. — Гарнизон тоже пока ничего не предпринимает. Что же происходит?

Павел не мог знать, что силы боливийцев, защищавших форт, были уже на пределе. Сорок восемь часов защитники Бокерона не пили ни глотка воды. Запасы продовольствия у них закончились ещё три дня назад. На каждого солдата приходилось всего по пять патронов. Последние артиллерийские снаряды были израсходованы утром при отражении яростного парагвайского штурма. У боливийских солдат не было сил даже для того, чтобы похоронить своих погибших товарищей. Их телами, разлагавшимися на солнце, были полны траншеи…

— А вот бы рискнуть и ударить по второй линии обороны? — вдруг пришла Павлу шальная мысль. — А что, рванём в горку всем батальоном, и не успеют боливийцы очухаться. Ну, на это капитан Ариас никогда не согласится! А зря! Вот-вот сюда подойдёт весь батальон, и можно было бы…

Орлов стоял в траншее, которая ему была по грудь, рассматривая в бинокль вторую линию обороны форта.

— Так сколько мы на нашем участке имеем пулемётных гнёзд? Одно, второе, тре…

Что-то с силой ударило в правое плечо Павла, и тут же сильная боль пронзила всё его тело.

— А-а-а-а!!! — закричал он, падая на дно траншеи и теряя сознание.

Орлов очнулся от того, что его волокли по земле.

— Ку-ку — да-а-а вы ме-ня-я? — с трудом спросил он.

— Держитесь, мой капитан! — услышал он в ответ голос сержанта Лескано. — Сейчас…

Павел снова потерял сознание.

Когда он пришёл в себя, его быстро несли уже на носилках.

— Ох и тяжёлый! Вчетвером тащим, руки не выдерживают… — раздался чей-то очень знакомый голос. А затем кто-то начал кричать что-то на гуарани.

Орлов лежал на носилках возле палатки, периодически теряя сознание.

— Крови потерял много! — кто-то сильно схватил его за плечо.

— Больно! — хотел закричать Павел, но из его горла вырвался лишь слабый стон.

— Мой подполковник, я прошу вас срочно прислать нам санитарный самолёт, — умоляюще орал кто-то в палатке. — У нас есть раненые офицеры. Среди них капитан… капитан МбурувичА. Да, мой подполковник, тот самый! Благодарю вас, мой подполковник!

Через три часа Орлова прооперировали в полевом госпитале военной базы Исла Пой, куда он был доставлен санитарным самолётом по личному распоряжению командующего Первым армейским корпусом подполковника Эстигаррибья.

Павел пришёл в сознание утром двадцать девятого сентября. В это время над фортом Бокерон поднимали белый флаг, а на колючую проволоку боливийцы вешали своё нижнее бельё, имевшее когда-то тоже белый цвет.

Орлов лежал под навесом, наспех сооружённом из веток, на деревянном топчане, сбитом из стволов неошкуренных молодых деревьев. Было душно… Очень душно…

— Пить… пить… — простонал Павел.

Его никто не услышал. Горло казалось было набито горячим песком. Грудь жгло…

— Пить! — из всех сил закричал Орлов.

Подошла, наконец, сестра милосердия в сером халате, с засохшими пятнами крови, и, молча, протянула ему алюминиевую кружку. Павел не мог приподняться. Сестра милосердия позвала пожилого солдата. Вдвоём им удалось приподнять Орлова. Павел дрожащей левой рукой взял кружку и выпил всю воду большими глотками.

Орлов хотел было встать, но чувствовал себя настолько слабым, что даже не попытался сделать этого.

— Вам надо лежать! — грубым, прокуренным голосом порекомендовала ему сестра милосердия и ушла.

Орлов забылся в тяжёлом сне, в котором сначала он командовал ротой под Кельцами осенью 1914 года, потом лежал в купе санитарного вагона её величества государыни Александры Фёдоровны, затем открылась дверь и в него вошла… нет, не Нина! В него вошла… Жасмин.

— Павел, ты ранен? Не может быть! Родной мой, ты ранен? — громко заплакала она.

Утром Орлов чувствовал себя несколько окрепшим. Он с трудом встал и медленно заковылял по пыльной тропинке.

Военную базу Исла Пой было не узнать. За прошедший месяц она выросла в размерах. Сейчас здесь царил хаос. Беспорядочные ряды палаток и брошенных грузовиков. Повсюду — навесы из веток, следы недавних костров и зловонные выгребные ямы. Возле полевых кухонь шныряли, неизвестно откуда взявшиеся на базе собаки. На каждом шагу встречались раненые, способные передвигаться, которые выпрашивали или сигару, или щепотку табака.

Водоём, из которого снабжали питьевой водой все парагвайские части Северного Чако, покрылся толстым слоем зелёной ряски. Приказом подполковника Эстигаррибья было строжайше запрещено употреблять в пищу сырую воду. Но разве кто-нибудь мог заставить парагвайца готовить терере из кипячёной воды?

Повальная дизентерия, а также большое количество дезертиров и членовредительство наносили огромный вред боеспособности и моральному духу парагвайской армии в Северном Чако.

На следующий день Павел почувствовал резкое улучшение. Уже не кружилась голова, и исчезла, так раздражавшая его, слабость во всём теле. Он мог, без усилий для себя, разговаривать со своими соседями по «госпитальной палате»: тремя лейтенантами, слушавшими его с огромным вниманием и уважением.