Лиза Кляйн - Мое имя Офелия [litres]

– Не напоминай нам, – отзывается Анжелина, вытирая лоб. – Мы хорошо знаем ее историю. Займись пастернаком. – Я вижу, как Изабель поднимает брови и возводит глаза к небу, словно молит дать ей терпение, и едва сдерживаю смех, потому что я делала то же самое, когда отец читал мне лекцию.

– Но Офелия не знает историю Агнессы, – возражает Маргерита, поворачиваясь ко мне с притворной благосклонностью, как будто хочет познакомить меня с подругой.

– О, пожалуйста, пощади нас! – умоляет Изабель, не в силах промолчать. Но Маргериту не так легко остановить. Не считает ли она себя принцессой, которой можно не обращать внимания на желания других людей?

– Агнесса дала свои обеты на Троицу, и выглядела настоящим ангелом, когда пела в хоре. Но она нас обманывала. К Дню Всех Святых она уже носила ребенка.

– Пастернак! – прерывает ее Анжелина, теряя терпение. Маргерита умолкает на время, которого хватает на то, чтобы принести корни. Я сосредотачиваюсь на кролике, решив разделать его самостоятельно. Кровь из его внутренностей течет у меня по пальцам.

– Мать Эрментруда даже не стала советоваться с епископом и, не тратя зря времени, выгнала ее из нашего монастыря, – продолжает она. – Девушка вышла замуж за кузнеца из деревни, но, говорили, что отцом ребенка был ее духовник, монах.

Хотя я чувствую на себе взгляд Маргериты, я не поднимаю глаз. Не пытается ли она вытянуть из меня мою тайну? Может, она, каким-то образом, узнала о моем положении и считает меня грешницей? Возможно, я ошиблась, когда не призналась матери Эрментруде. Я должна пойти к ней сейчас же и рассказать правду. Я буду молиться, чтобы она поверила мне и не выгнала вон, как Агнессу.

– Это был единственный случай, когда такой позор случился в Сент-Эмильоне, – заканчивает свой рассказ Маргерита. Затем она осеняет себя крестом и выдает мораль, которая завершает все подобные истории. – Мы должны благодарить Господа за наше высокое призвание. Какое благословение не быть рабой страстей, подобно бедной Агнессе.

Мои окровавленные руки дрожат от напряжения, но я не могу удержаться от гневных слов:

– А что насчет монаха? Он не предложил разделить с ней ее вину?

Маргериту мой вопрос смущает.

– Разве мужчины не бывают рабами страстей? – спрашиваю я. – Разве они не умоляют, не заставляют, и иногда не вынуждают женщин обманом расстаться с невинностью? Женщины не в одиночестве совершают этот грех, как известно.

Маргерита отшатывается, словно я ее ударила. Она лишается дара речи, и ее бледная кожа становится белой, как сырой пастернак на срезе. Неужели мой гнев так страшен? Или я задела скрытый в глубине ее души ужас, некую рану или шрам?

Нарушает молчание Изабель, стремясь всех успокоить.

– Все мы грешны. Важна не непорочность тела, а цельность души, она больше всего угодна Господу нашему, – произносит она.

– И если дорогой Бог может простить меня за все те разы, когда я желала смерти моему мужу, – говорит Анжелина, перекрестившись, – он, конечно, простил бедной Агнессе ее грех.

Изабель смотрит на мои дрожащие руки и понимает, что я могу порезаться, она отбирает у меня кролика и нож. Пятью быстрыми ударами она рубит его на куски и бросает их в кипящий бульон.

– Но нашему Спасителю гораздо более угодна невеста, печать девственности которой не сломал мужчина, – упорствует Маргерита. – Разве не так? – Она повышает голос, но голос ее звучит неуверенно.

– Ты забываешь, Маргерита, что большинство женщин производят на свет детей. Тебя и меня родили женщины, – мягко говорит Изабель. – В самом деле, что стало бы с человечеством, если бы все юные девушки вступили бы в наши ряды?

– Перестали бы рождаться новые девственницы! – отвечает ей Анжелина и от души хохочет.

Изабель с улыбкой разводит руками, в знак согласия. Побежденная Маргерита поджимает губы и умолкает.

Тут я понимаю, что люблю Изабель, мою защитницу. Она – моя верная подруга, как Горацио был другом Гамлета. Как я могу продолжать обманывать ее, когда она так преданно меня поддерживает? Я признаюсь ей сейчас же и попрошу совета насчет того, как лучше открыть тайну матери Эрментруде, чтобы Маргерита первой не разоблачила меня.

В ту же ночь я иду искать Изабель и нахожу стоящей на коленях в ее келье, она молится перед простой иконой. Я отказываюсь от своего намерения и собираюсь уйти.

– Офелия, вернись. Я прерву свои молитвы. Видишь, я уже положила молитвенник. Теперь скажи мне, что тебя тревожит?

Без всякого предисловия из меня потоком льются слова.

– Изабель, подруга, я знаю, что могу доверять тебе, как никогда еще никому не доверяла. – Я опускаюсь на колени рядом с ней, а она садится на пятки в изумлении. – Теперь выслушай меня, потому что я больше не могу держать в тайне мою историю. – Я хватаю Изабель за руку, и она широко раскрывает глаза в предвкушении. – Я любила мужчину, который был под запретом для меня. Я наслаждалась его ласками, потом тайно обвенчалась с ним. Он отверг меня, а теперь он мертв. Все мои родные умерли. – Мой голос на этих словах сорвался, но я продолжала: – У меня нет родного дома, я навеки стала чужой для всех. Хоть я и не монахиня, как ты, я так же умерла для мира, когда приехала сюда.

Поведав свою давно хранимую тайну, я испытываю огромное облегчение, словно я сбросила с плеч тяжелую накидку в летнюю жару.

– Нет позора в том, чтобы быть вдовой, – говорит Изабель. – Почему ты скрывала то, что у тебя был муж?

– Потому что я не могу назвать его имя, поэтому все бы сочли меня лгуньей, пытающейся скрыть свой позор, – объясняю я. – Но моя история еще сложнее. Я играла роль в такой драме, в которую поверили бы только на сцене, в трагедии, закончившейся смертью королей и принцев.

– Я кое-что знаю об этом, – медленно произнесла Изабель.

У меня вырывается возглас удивления.

– Каким образом?

– Я прочла письмо, которое ты получила от мужчины по имена Горацио, после того, как ты упала без чувств и выронила его, – признается она. – Я понимала, что ты хочешь скрыться под чужим именем, и чтобы помочь тебе остаться неизвестной, я его спрятала.

Эта новость одновременно потрясла меня и принесла облегчение. Я смотрю, как Изабель подходит к своей койке, сует руку глубоко в матрас и достает письмо Горацио. Она отдает его мне, и глядя ей в глаза, я понимаю, что моя тайна похоронена глубоко в памяти Изабель, и что она никому о ней не рассказывала.

– Значит, ты знаешь, как я пострадала от любви, и что для меня все потеряно. – Я до сих пор не смею произнести имя Гамлета, хотя Изабель должна знать о нем.

– Да. Принимая во внимание твое ужасное горе, я также унесла твой кинжал, я боялась, что ты можешь нанести им себе рану. – Она пожимает плечами и слабо улыбается. – Не знала, куда его положить, поэтому закопала его на кладбище. Ты меня простишь?