Владимир Чистополов - Йошкар-Ола – не Ницца, зима здесь дольше длится

Нолька – речка небольшая, но усачей тут водилось великое множество. Ловили их сотнями при помощи небольших удочек с малюсенькими крючками-заглотышами. Загорали на небольших песчаных косах, купались. Развалившись на песке, смотрели, как канюк с противным пронзительным писком кружит над нами в поисках добычи. Выше белоснежные облака, меняя формы, тихо проплывали в дальние страны, и солнце, которым наполнен весь мир, ласково грело ободранные коленки и впалые животы первобытных охотников.

За Нолькой зеленым островом покачивалось на ветру полузаброшенное кладбище с большими деревьями, где мы с интересом бродили меж старых могил, и наши ясные головы были переполнены неясными мыслями о бренности бытия и ждущей нас юдоли земной. Впрочем, выражались эти мысли часто даже при помощи матерных слов. Сентиментальность была не в ходу.

– Глядите, креста нет, а холм остался, тоже, видать, могилка была, – говорил какой-нибудь отрок, сплюнув сквозь зубы под ноги, – тоже какой-то жмурик лежит, истлел, наверное, весь напрочь. Всего черви обсосали. Мы тоже все когда-нибудь загнемся. Противно, наверное, пацаны, когда тебя черви жрут, а ты сделать ничего не можешь…

Кладбище – место особое. Здесь даже отъявленные циники имеют право загрустить. Мы все не вечны в этом мире и часто забываем об этом. Никто наперед не знает, сколько ему выпадет прожить, и думать об этом не хочется. Одно известно точно – недолог век человеческий. Не оттого ли мы так спешим все время? Совершаем неоправданные и непродуманные поступки. Понапрасну тратим нервы на вещи, которые того не стоят. Обманываем сами себя, определяя житейские приоритеты, и когда приходит срок подводить итоги, с огорчением сознаем, что можно было прожить по-другому. Добрее, честнее. Но вернуть уже ничего нельзя…

Только это все потом. А сейчас мы живы и здоровы. Теплый ветер гладит наши вихрастые головы, усачи клюют как сумасшедшие, и бездомный щенок, прибившийся к нашей компании по дороге, уже нашел себе хозяина. Лишь бы родители согласились принять в семью эту симпатичную дворнягу.

Жизнь – штука интересная и приятная, особенно если вокруг родные люди, которые любят тебя, независимо от того, насколько ты способен быть полезным. А просто за то, что ты есть. И это правильно. Любить мозгами нельзя, любить можно только сердцем. Это было всегда и всегда будет. Другое дело, что выражается любовь по-разному.

У детей начала и середины шестидесятых не было многого из того, что есть сейчас у их сверстников. Новый велосипед для многих был пределом мечтаний. А вообще жили довольно скудно. Конфеты или пирожные во многих семьях дети видели только в праздники. Обычное дело – кусок сахара за щеку – и гулять на улицу.

Через улицу от “сталинских” многоквартирных жилищ стоял деревянный дом, в котором жил парень – наш ровесник с украинской фамилией. Его родные держали большое количество разных голубей: "чайки", "чеграши", "павлины", "дутыши", "монахи"… Сколько страстей кипело вокруг голубятен. В то время, когда город еще был местами "деревянным", на частных подворьях повсеместно многими десятками держали чудесных птиц. Это была целая индустрия. Голубей переманивали друг у друга, воровали. Из-за них дрались. Ходовой товар. Хороший голубь дорого стоил. В течение всего дня, особенно в выходные, можно было видеть, как в небе барражируют стаи, поднимаясь иногда так высоко, что голуби превращались в точки. Очень красивое зрелище. Белые птицы на фоне синего неба. Каким простором и свободой (тем, чего всегда не хватало людям тогда, да и сейчас тоже) веяло от голубиных полетов. Желающих иметь птиц было в избытке.

Обычная картина – человек в потертых старых штанах с вытянутыми коленками и поношенной рубахе (в новой одежде по сараям не лазали) на крыше голубятни с длинным шестом в руках, на конце которого повязана тряпка. И переливистые разбойничьи свисты, и великолепные голуби, выполняющие замысловатые пируэты. Счастливыми глазами смотрели владельцы птиц, как кувыркаются в воздухе их любимые черно-пегие "турманы" и, порхая, зависают в вышине, словно привязанные к небесам невидимой нитью белоснежные "бабочки". Озирали зорко окрестности. Не дай бог появится враг: кобчик или чеглок – мелкие соколы, бьющие голубей в воздухе. Голубятники, ненавидевшие этих хищников, целенаправленно искали в округе их гнезда и старались уничтожить выводки. Город был зеленый. В городском парке даже мелкие совы жили, сычики всякие. Впрочем, они не представляли опасности для голубей, но голубятники, обнаружив, и их гнезда безжалостно уничтожали.

Держать голубей – дело хлопотное, требующее определенных затрат и отнимающее много времени. Но любители были всегда и всегда, наверное, будут.

И в современной Йошкар-Оле остались приверженцы этого красивого увлечения. Правда, сейчас их намного меньше, чем раньше. А во времена, когда по всему городу интенсивно сносили старые деревянные дома и люди переселялись в хрущевки, вместе с ними переезжали голуби. Балконы спешно переоборудовали в голубятни. Обтягивали сеткой, сооружали лавы. Голуби довольно ворковали и обильно гадили на соседние балконы, вызывая неудовольствие непросвещенных обывателей. А заливистые свисты по утрам приводили к скандалам внутри сообщества пользователей жилья.

Может быть, и по этой причине постепенно голубятен в жилых домах становилось все меньше и меньше. Небо оставалось пустым, холодным и далеким. Голуби приближали его к людям, а людям было уже не до голубей.

Голуби не вписывались в бытоустройство многоэтажных сот. Они – птицы вольные, простор любят и доброе человеческое отношение.

Мальчишки шестидесятых, не имеющие возможности держать голубей, заводили дома в клетках мелких птиц. В только что открывшемся магазине "Природа" можно было купить канарейку или щегла. Лучше кенара, потому что канарейка-самка не поет. У моего отца кенар жил довольно долго, пел серебряным голосом, садился на руку и клевал с нее конопляные зернышки. Птичку задавил кот, который пришел в гости с соседнего балкона, балконы с одной стороны дома располагались впритык. Жаль было кенара, к нему все привыкли. Отец купил другого за 20 рублей, но он уже не умел так красиво петь, не был таким ручным и не прижился. Нырнул в открытую форточку, когда отец по старой привычке выпустил свою птичку полетать по комнате. Я пытался восполнить утрату, посадив в пустую клетку синицу, которую поймал на сало, оборудовав дверцу клетки сторожком, резинкой и выставив ее на балкон. Но отец мою инициативу не одобрил. Синица все время противно пищала, и ее песни не были похожи на переливы кенара. Пришлось выпустить птаху на волю. После этого я всю зиму время от времени ловил синичек и, подержав пару дней в комнате и подкормив, снова выпускал их на свободу.