Тодор Харманджиев - Спартак — фракиец из племени медов

После каждой беседы с фракийцем, Гортензию снова и снова хотелось встречаться и говорить с ним.

Вначале он считал, что Спартаку будет трудно полностью довериться ему. Но Спартак своим чистосердечием — он не умалчивал и о том, о чем мог бы умолчать, — все больше располагал к себе римлянина, и оба они все больше раскрывали себя друг перед другом.

Гортензий, во многом не соглашаясь со Спартаком, одновременно сочувствовал ему, как человеку, потерявшему то, что трудно забыть, если бы даже он и получил взамен нечто большее... Но римлянин не одобрял чувствительности фракийца, которая поддерживалась, вероятно, воспоминаниями об отцовском доме, о прежних друзьях, о покоренной Фракии...

Спартак ненавидел римлян как завоевателей и угнетателей, но он не мог не уважать Гортензия, как образованного и откровенного собеседника.

Благодаря Гортензию, Спартак постепенно стал перенимать то хорошее, что он находил в римских обычаях. Это было вполне естественно. В своем родном краю он провел лишь детство и часть юности. После тяжело пережитой разлуки с Родопидой он служил у Митридата. И по-настоящему полюбил Фракию, когда потерял ее. Фракия была для него прошлым — воспоминанием о детских забавах, бесхитростных домашних событиях, воспоминанием о Родопиде. С Римом же Спартака связало его новое военное поприще. Рим стал его действительностью, его настоящим.

Иногда в душе вспыхивала искорка надежды, что его пребывание в Риме — временное и что он еще вернется на берега своего Стримона.

Могущество Рима внушало ему уважение, но временами его тревожило сознание того, что служа Риму, он тем самым участвует в порабощении людей. В такие минуты его раздражало высокомерие этой нации, которая силой поддерживала свое могущество.

Он все больше убеждался в том, что высокая нравственность свойственна лишь тем, кто страдает от несправедливости.

Во Фракии он жил с чувством свободы и собственного достоинства, не сознавая этого. Там он не мог оценить по-настоящему эти сокровища души и сердца, он владел ими и не должен был за них бороться. В Риме он уже сознательно стал ценить свободу и человеческое достоинство, почувствовал их истинную цену только здесь, где рабство было сделано всеобщей необходимостью, на этом и держалось могущество Рима.

Он не осознавал своей любви к Фракии, когда она была свободной, гордой и спокойной. Но когда она осталась в далеком прошлом — непокоренной, но разоренной, осталась где-то там, куда он едва ли когда-нибудь вернется, он понял, что потерял. Он испытывал непреходящую тоску, которую воспоминания еще больше усугубляли.

В часы, свободные от занятий в казарме, он ходил по городу, с неослабевающим интересом изучал его, открывая для себя все новое и новое.

Он все лучше узнавал Рим. И все больше понимал, что такое цивилизация. И что создана она для того, чтобы делать более удобной и еще более богатой удовольствиями жизнь тех, кто только себя считает людьми, превратив множество человеческих существ в свою собственность, в рабов.

Он знал, что все замечательные римские постройки, радующие глаз, подавляющие своими размерами, массивностью и великолепием, сделаны руками рабов, населяющих свои муравейники; рабов, которых используют с жестоким умением и называют говорящими орудиями; рабов, у которых навсегда убита радость жизни.

Он понимал, что тот порядок, который вызывает уважение своей строгой безупречностью, основан на жестокости. Жестокость была здесь постоянным средством воспитания, средством предупреждения недозволенного, Она практиковалась как необходимость для закрепления права на роскошную жизнь одних и горькую нищету других. И все это считалось целесообразным и справедливым.

После бесед с Гортензием Спартак, оставшись один, обычно обдумывал то, что говорил римлянин, дополняя это тем, о чем он умолчал. И выходило, что Рим совершенно не верит в добрые чувства покоренных им народов. Он рассчитывает лишь на предательство, на вассальство, на угодничество — иными словами, на то, что проявили и некоторые фракийские вожди, доказав тем самым, что могут быть его верными друзьями.

Тот, кто несет цивилизацию варварам, присваивает себе право их угнетать, а им оставляет право испытывать недобрые чувства к угнетателям.

Но для римлян не имеют значения чувства, добрые они или недобрые. Имеют значение только принудительно установленные отношения господства и подчинения.

Спартак чувствовал себя хорошо только среди своих воинов, его заботили их интересы и судьбы — как и он, они были оторваны от своих близких.

Он быстро усвоил латинский язык — вначале настолько, чтобы понимать все необходимое. Своей общительностью и непринужденностью в общении он располагал к себе. О каждом воине он знал подробности, которые может знать только близкий человек. Спартак привязался к ним, видя в них прежде всего людей, а потом уже римлян.

А они видели в нем командира, который любит свое дело. Для них тренировка была не дрессировкой, а обучением. Спартак был для них и командиром, и учителем, и другом.

Его произношение отличало его от других командиров и повышало к нему интерес и симпатии людей.

Его знания в военном деле и разумная требовательность уже в первые дни создали ему авторитет среди солдат.

Командир когорты часто наблюдал за работой Спартака. Он приходил на занятия и присутствовал при упражнениях, которых никогда прежде не видел. А после одного из смотров он доложил легату, что солдаты из центурии Спартака — лучшие в легионе по фехтованию, и что каждого из них можно сделать декурионом.

Легат, не дожидаясь предстоящей битвы с марийцами, в которой можно было бы проверить командирские способности Спартака, назначил его командиром манипулы.

Палатин и Эсквилин разделяли римских граждан на две категории: богатых и бедных. А Большой цирк собирал их воедино: в толпу зрителей, одинаково восторгавшихся кровопролитием, нареченным цирковыми играми, которые устраивались для развлечения римлян. Здесь было полное равноправие патрициев и плебеев.

На арену, посыпанную толченым мрамором, чтобы он впитывал в себя кровь, парами выходили вооруженные гладиаторы. Под улюлюкание толпы они сражались друг с другом, пока один из них не падал смертельно раненный.

Однажды Деций Гортензий взял с собой Спартака в Большой цирк, где должны были состояться особенно интересные цирковые игры, встречались гладиаторы, побеждавшие на аренах многих городов полуострова.

И на этот раз половина из них вышла победителями. А в другой половине остались те, для которых этот выход на арену был последним. Служители-рабы баграми оттаскивали их тела по окровавленному белому песку к воротам смерти, чтобы освободить арену для следующей пары.