Валерио Манфреди - Фараон

Блейк отнёс её на постель и обнял в неукротимом исступлении, ласкал с невероятной страстью, целуя её всё более пылко, освобождая душу от воспоминаний и боли, в то время как её лоно принимало его со всё возрастающей, жадной и захватывающей чувственностью. И когда он оторвал взгляд от её тела, чтобы запечатлеть его в своей памяти, то увидел её преображённой от наслаждения, становящейся всё более красивой, излучающей таинственное сияние, мягкую и угасающую негу.

Он продолжал любоваться ею и после того, как Сара лежала опустошённая, с членами, расслабленными в истоме, предшествующей сну; внезапно он встряхнулся, словно очнулся ото сна.

— А теперь ответь мне, — умоляюще прошептал он, — пожалуйста.

Сара, в свою очередь, взглянула на него, приподнялась, усаживаясь на постели, и протянула ему руку.

— Не сейчас, Уилл, — коротко, но твёрдо произнесла она, — и не здесь.

Доктор Хуссейни погасил все огни в квартире, включил телефонный автоответчик, затем взял маленькую чёрную коробочку и положил её во внутренний карман пиджака. Он вышел на улицу и направился к автомобилю, припаркованному чуть поодаль у тротуара. По дороге ему повстречался коллега, доктор Шеридан, доцент, который вывел на прогулку собаку и поприветствовал его кивком головы. Наверняка коллега задал бы ему вопрос, куда это он направляется в такой час и в такой холод, и, конечно, получил бы обыденную, но не без ехидной окраски отговорку.

Он запустил двигатель и отъехал, направившись вскоре по широкому бульвару вдоль озерка на территории выставки, светящегося под фонарями, которые отбрасывали на лёд зеленоватый ореол. По правую руку остались позади остроконечные шпили университетского колледжа, одетые снегом, а затем башня часовни.

Это был захватывающий и в то же время призрачный вид, к которому он пока ещё не привык, и Хуссейни вспомнил, как впервые переступил порог часовни и увидел, что помещение лишено какого бы то ни было признака, по которому его можно было бы отнести к определённой религиозной конфессии. Это могла бы быть даже и мечеть. «Вот какова она, Америка, — подумал Хуссейни. — Она даже не смогла выбрать себе определённую веру, а в результате выбором стало отсутствие веры». Через некоторое время он выехал на магистраль имени Дэна Райана, почти пустую, и выбрал полосу, идущую в южном направлении. Доктор Хуссейни обогнал полицейский автомобиль, который медленно патрулировал автостраду, и смог различить фигуру цветного полицейского, сидевшего за рулём.

Он следовал за автоцистерной, сверкающей никелем и разноцветными лампочками до съезда 111а, затем переехал на правую полосу. Немного впереди себя доктор Хуссейни заметил автофургон марки «понтиак» с номерами штата Индиана, который ровно двигался со скоростью сорок миль. Он подумал, что это должен быть его человек.

Хуссейни увидел, как фургон свернул на выезд 115а без пяти минут одиннадцать и заехал на стоянку у магазина вин, после чего утвердился в своей догадке.

Он сделал глубокий вдох и остановился рядом, оставив габаритные огни. Человек вышел из автомобиля и на несколько секунд неподвижно замер в центре пустынной стоянки. На нём были джинсы, кроссовки для бега рысцой и куртка с поднятым воротником. На голове красовался берёт болельщика «Чикаго Буллз».

Хуссейни показалось, что новоприбывший огляделся, чтобы удостовериться, что находится в нужном месте, и увидел, что он опускает что-то на своё лицо... подшлемник. Быстрым и лёгким шагом незнакомец приблизился к автомобилю, открыл дверцу и забрался внутрь.

— Салям алейкум, Абу Гадж, — сказал он, усаживаясь. — Я — номер один из группы два и принёс тебе привет от Абу Ахмида. Извини, что замаскировался до неузнаваемости, но это — необходимая мера предосторожности, которой нам приказано придерживаться. Только Абу Ахмад видел нас в лицо и в состоянии узнать нас.

Именно ему принадлежал металлический голос, который говорил по телефону. Хуссейни рассмотрел его: у незнакомца была манера поведения, голос и осанка молодого человека, возможно, немногим старше двадцати пяти лет, крепкое телосложение, длинные и сильные руки. Он обратил внимание на его движения, когда тот подходил к автомобилю и открывал дверцу: непринуждённые, плавные, уверенные, но осмотрительные, — и на взгляд, который поблескивал в тени подшлемника, казавшийся безразличным, но, напротив, сосредоточенный на слежении за окружающей его средой. Этот мужчина явно был военной машиной, необычайно надёжной и точной.

— Я имею честь, — продолжил он, — действовать под руководством великого Абу Гаджа. Твои подвиги всё ещё служат предметом восхищения во всех странах ислама, и ты являешься образцом для подражания для любого воина джихада.

Хуссейни не спешил с ответом, а ожидал, что пришелец скажет дальше.

— Наша операция близка к завершению. Три осла, купленные на рынке Самарканда, должны прибыть к месту назначения. Один из них находился в автоцистерне, которая ехала впереди тебя на автостраде, помнишь?

— Помню, — подтвердил Хуссейни.

— Послушай меня, Абу Гадж, — с жаром продолжил собеседник, — группа один будет в месте назначения через двое суток, группа три — через трое суток, группа два... уже на позиции. Три осла могут быть осёдланы в любой момент.

Хуссейни подумал, что его страхи становятся всё более обоснованными: «оседлать ослов» было, по-видимому, закодированным выражением для обозначения сборки взрывных устройств, и использование этого языка также и в столь секретном разговоре явно было предписано страхом перед подслушиванием. Или же являлось следствием стиля цветистого восточного языка...

— Абу Ахмид приказал передать тебе, что ты должен послать сообщение через двадцать четыре часа после того, как последний осёл будет загнан в своё стойло.

«Общим счётом четверо суток», — сверкнуло в мозгу у Хуссейни. Скорость изменения ситуации возрастала с неумолимой быстротой. Мания величия Абу Ахмида достигала своей абсолютной точки. Однако ему всё ещё не удавалось понять, почему старик выбрал именно его и в первую очередь почему Абу Ахмид был так уверен, что он выполнит то, что от него потребуется сделать. Хуссейни опустил стекло и повернулся к молодому человеку, сидевшему подле него.

— Тебе не помешает, если я закурю? — спросил он, опуская ладонь на пачку сигарет.

— Нет, — ответил тот. — Но это губительно, во-первых, для тебя, не говоря уже о том, что вредит окружающим.

Хуссейни покачал головой.

— Невероятно, — протянул он, — ты рассуждаешь как американец.

— Я и должен, — не моргнув глазом отпарировал его собеседник.

Хуссейни откинулся на спинку сиденья, сделал длинную затяжку дыма и выпустил его из окна вместе с облачком пара.