Валерио Манфреди - Фараон

Блейк выпил кофе, итальянскую смесь, обнаруженную в крохотном магазинчике лагеря, из которой он умудрялся сварить нечто, отдалённо напоминающее эспрессо, закурил сигарету и подошёл к карте, которую расстелил на свободном столе. Внезапно в его мозгу начали вырисовываться очертания общей картины: гипотеза, с первого взгляда абсурдная, начала принимать форму, забытые пути принялись извиваться своими поворотами, подъёмами и спусками перед его глазами.

Египтолог вынул из ящика фотографии наскальных изображений, которые сделал в окрестностях участка и вдоль дороги в пустыне, ведущей к могиле, и они также начали выстраиваться в стройную последовательность знаков и обозначений. В его мозгу всплыли две горы в форме сфинкса и пирамиды, в то время как лик фараона пустыни начал медленно выступать из таинственного забвения, подобно солнечному диску, поднимающемуся из утренней туманной дымки.

Было пять утра, когда Блейк вышел из своего вагончика и постучался в дверь Алана Мэддокса.

— Извините меня, мистер Мэддокс, — жалобным голосом проскулил он при появлении хозяина в халате и с заспанными глазами. — Сейчас мне требуется ваша помощь.

— Вы плохо чувствуете себя? — сразу заволновался Мэддокс. Блейк украдкой посмотрел на него: в слабом свете зари его лицо приобрело землистый оттенок, а глаза покраснели от вынужденного бодрствования ночью. Это придавало ему одуревший и обеспокоенный вид.

— Нет, у меня всё в порядке, мистер Мэддокс. До отъезда на работу мне необходимо послать сообщение по электронной почте. Это чрезвычайно важно.

Мэддокс ошарашенно воззрился на него:

— Вам известны правила, которые существуют в этом лагере: никакого контакта с внешним миром, пока не будет завершена операция. Вы сами это прекрасно понимаете...

— Мистер Мэддокс, я уже связывался с внешним миром, когда вы отсутствовали, и, как видите, ничего не случилось...

— Но каким образом...

— Разрешите мне войти, пожалуйста, я вам всё объясню.

Мэддокс проворчал:

— Поллэк ответит мне за это...

— Как вы сами можете констатировать, абсолютно ничего не произошло. Я — человек слова и заключил с вами соглашение, которое обязуюсь выполнять. Речь шла об иероглифическом тексте, для прочтения которого мне был крайне необходим ключ. Я получил его немного позже, опять-таки по электронной почте, и это позволило мне продвинуться в моих исследованиях. Послушайте, мистер Мэддокс, представьте себе, что мне удастся идентифицировать человека, похороненного в могиле в Рас-Удаше: цена погребального комплекта по этой причине вырастет в три раза. Вас это не интересует?

— Входите, — несколько оживился Мэддокс. — Но вы должны согласиться с моим присутствием при отправке сообщения. Сожалею, но не могу поступить иначе.

— Поллэк поступил точно так же: проверил сопроводительное письмо и тот факт, что текст является именно иероглифической надписью. У меня есть специальная программа, смотрите.

Блейк уселся за компьютер и загрузил программу написания на паре дискет, после чего начал составлять текст из иероглифических знаков.

— Всё это как-то необычно, — пробормотал Мэддокс себе под нос, глядя из-за спины своего утреннего гостя, как древний язык Нила принимает реальные форму и размер на экране электронного устройства.

Омар-аль-Хуссейни вошёл в квартиру, налил себе немного кофе и уселся за рабочий стол, чтобы проверить контрольные за первый семестр, написанные его немногими студентами, но не смог сосредоточиться и отвести глаз от фотографии ребёнка, стоявшей на столе: фото его сына. Имя ему было Саид, и его родила молодая женщина родом из деревни под названием Сурэй, женщина, которую ему дали в жёны родители после длительных переговоров с её семьёй по поводу должного размера выкупа.

Хуссейни никогда не любил её, что было совершенно естественно для супруги, которую он не выбирал и которая ему не нравилась, но относился к ней неплохо, потому что она была доброй и преданной, а также потому, что дала ему сына.

Он оплакал смерть обоих, когда в дом, в котором проживала семья, попал снаряд, и похоронил их на деревенском кладбище, в скупой тени немногих кустов рожкового дерева на вершине каменистого холма, выжженного солнцем.

Его жена была ранена осколком и умерла от потери крови, но мальчик, как ему рассказали, был поражён почти прямым попаданием, и останки оказались совершенно неопознаваемыми, почему, собственно, Хуссейни даже не смог взглянуть на сына в последний раз перед погребением.

В тот самый вечер, когда он ещё оплакивал своих покойников, сидя на земле перед развалинами родного дома, к нему пришёл человек, чтобы предложить возможность отмщения: ему было под пятьдесят, на лице красовались густые седые усы. Незнакомец сказал, что хочет сделать из него великого воина ислама, предложить ему новую жизнь, новую цель, новых товарищей, с которыми он сможет разделить опасности и идеалы.

Хуссейни согласился и поклялся ценой жизни служить делу. Его отвезли в тренировочный лагерь неподалёку от Баальбека, что в долине Бекаа, научили пользоваться ножом, автоматом, гранатами, пусковыми ракетными установками, разожгли в нём ненависть, которую он уже питал к врагам, погубившим его семью, а затем послали на целую серию вылазок, всё более смелых и разрушительных, пока не сделали из него безжалостного и предприимчивого бойца, легендарного Абу Гаджа, вплоть до того, что его однажды удостоили чести лично встретиться и взглянуть в лицо самому страшному врагу сионистов и их приспешников Абу Ахмиду.

Это были годы сражений и воодушевления, в которые он чувствовал себя героем, когда он посещал людей высокого ранга, спал в дорогих гостиницах, элегантно одевался, питался в лучших ресторанах, встречался с красивейшими и благосклонными к нему женщинами. Абу Ахмид умел должным образом вознаграждать своих самых смелых и доблестных воинов.

Затем неожиданно настал день, когда вид крови и постоянные опасности подорвали его нервную систему, и Хуссейни оказался в глубоком кризисе. У него была договорённость с Абу Ахмидом: он будет сражаться только до тех пор, пока у него достанет сил и мужества. Таким образом, однажды ночью Хуссейни сел на самолёт и улетел с фальшивыми документами сначала в Париж, где завершил своё обучение но коптскому языку, а затем в Соединённые Штаты. Минуло почти шестнадцать лет, и Абу Ахмид ни разу никоим образом не подавал признаков жизни. Он канул в небытие. Сам же Хуссейни забыл всё, зачеркнул свою прошлую жизнь, как будто она никогда и не существовала.

Он больше не следил ни за действиями своего движения, ни за жизнью своей родины. Хуссейни влился в новое общество, погрузился в исследования, в безмятежную и мирную жизнь верхнего слоя среднего американского класса. У него появилась любовница, он обзавёлся хобби, заинтересовался баскетболом и американским футболом.