Валерио Манфреди - Фараон

Когда они закончили, учёный повернулся к Хукеру:

— Пусть этот ритм транслируют все радиостанции каждые десять минут, пока я не скажу прекратить это. И... будем уповать на Бога.

— А теперь мне надо навестить туалет, — заявил он, подхватывая свою сумку, — я должен поправить свою повязку.

Блейк вышел в коридор в направлении двери, которую ему указали, но вместо того, чтобы войти в неё, он дошёл до лифта и спустился в гараж. Там стояло множество автомобилей, как гражданских, так и серо-зелёных военных: он сел в первый попавшийся, у которого ключ торчал в замке зажигания, и рванул с места на полной скорости, не обращая внимания на охранника, попытавшегося приблизиться, чтобы потребовать пропуск.

Блейк долго ехал под проливным дождём, стиснув зубы и стараясь превозмочь боль в запястьях, которая становилась всё сильнее по мере того, как ослабевало действие анальгетика, введённого врачом.

Улицы были забиты движением и превратились в вавилонское столпотворение криков, грохота от столкновений и звуков клаксонов, и Блейк, как только представилась возможность, направился к кварталу на окраине, где людям жилось настолько паршиво, что они даже не испытывали страха перед атомной бомбой.

Он сразу же включил радиоприёмник и, перед тем как добраться до своей жалкой квартирки, услышал, как все программы были прерваны, чтобы транслировать странный ритмичный звук, монотонное постукивание, которое время от времени сгущалось до напряжённого, похожего на удары молотка, звука. Кевин оказался настоящим артистом.

Блейк оставил машину на парковке и под потоками дождя добежал до двери. Он вынул ключи из кармана и с некоторым усилием отпер дверь.

В маленькой квартирке было холодно, темно и всё пребывало в том же состоянии, в котором Блейк оставил её перед отъездом. Воры прекрасно знали, что в подобном месте поживиться нечем.

Он включил свет и отопление. Потом направился к шкафчику, набитому банками, нашёл пакет кофе, ещё не распечатанный, открыл его, подготовил фильтр, налил воду в кофейник и поставил его на плиту. Блейк попытался навести хоть какой-то порядок и, занимаясь уборкой пыльной одежды и обуви, включил радио. В этот момент транслировали классическую музыку — Гайдна.

Учёный присел и закурил сигарету.

Минул час, но из окружающего квартала не раздавалось больше ни малейшего шума: обитатели либо все вообще ушли, либо решили ожидать в безмолвии Божьего суда.

Радио вновь, без видимого успеха передало ритм ступки, и Блейк подумал, что он окончательно свихнулся, ведь подобные вещи срабатывают только в сказках. Он с отвращением выключил радио, затем включил плиту и поставил кофе на огонь; ему показалось, что он ощутил, как в его тесной малометражке парят души Гордона и Салливана, упокойся они с миром, а вскоре такая же судьба ожидает его, или Сару, или кого-то ещё.

И тут кто-то постучал в дверь.

— Я ждал тебя, — промолвил Блейк. — Прошу, входи и садись.

Омар Хуссейни от дождя промок до костей и едва стоял на ногах; его лицо заросло длинной щетиной, а волосы были всклокочены.

Глубоко запавшие и покрасневшие глаза свидетельствовали о том, что он давно не спал.

— Как ты ухитрился вернуться и... что у тебя с руками?

Хуссейни был мертвенно-бледен и дрожал от холода.

Блейк снял с него промокшее пальто и положил на радиатор отопления. Потом набросил ему на плечи старую накидку и дал в руки чашку горячего кофе.

— Он свежий, — заверил Блейк, — только что сварен.

— Я услышал звук пестика... — выдавил из себя Хуссейни со слабой улыбкой, — и подумал: кто-то где-то здесь готовит кофе и так...

Он не закончил фразу. Хуссейни поднёс чашку к губам и выпил несколько глотков.

— Странно, — заметил он, — мы оба является носителями разрушительных секретов... А всего несколько недель назад были мирными профессорами. Не удивительна ли жизнь?.. Расскажи же мне, какова могила Великого Кондотьера [39] В средневековой Венеции — наёмный полководец, которому было запрещено заниматься политикой. ? Ты видел его лик?

Блейк подошёл к нему:

— Омар, выслушай меня. Именно твой секрет сейчас может натворить большие беды: мы обнаружили в твоём компьютере автоматическое устройство, которое через три часа отдаст команду на взрыв трёх ядерных бомб в трёх различных городах Соединённых Штатов.

Хуссейни и бровью не повёл.

— Ничего подобного не случится, — заявил он. — Иерусалим на грани падения, и всё вскоре закончится. Будет согласован договор, а эти ужасные дни — забыты. И потом, ты знаешь... ни в одной стране мира ядерное оружие не находится в распоряжении той же самой организации, которая держит в руках запал. Я не верю, что эти бомбы взорвутся.

— И ты считаешь, что мы можем рисковать подобным образом только на основании этой надежды? Ты прекрасно осознаешь, что это было бы безумием, Омар. Или я должен называть тебя — Абу Гадж?

Хуссейни внезапно поднял голову и уставился ему в глаза с непоколебимым бесстрашием.

— Боже мой, как ты мог согласиться программировать истребление миллионов невинных людей?

— Неправда! Я сражался в тяжёлую годину и считаю, что выполнил свой долг, но иногда прошлое возвращается... даже когда считаешь, что ты похоронил его навсегда. От меня потребовали занести над головой этой нации страшную угрозу, пока не будут восстановлены права наших народов... И ничего другого. А я это сделал... должен был сделать это. Но я не палач: никакого кровопролития не будет.

— Ещё три часа, Омар, и потом миллионы людей умрут, если нам не удастся остановить этот неумолимый механизм: только ты можешь помочь нам. Я снабдил техников Пентагона ключом доступа к файлу, который ты назвал «Армагеддон». Теперь ты веришь мне?

Хуссейни широко раскрыл глаза, покрасневшие от усталости:

— Но каким образом...

— У меня нет времени, чтобы объяснять тебе. Я хочу знать только одну-единственную вещь: если компьютер будет заблокирован в ходе выполнения программы, то что произойдёт?

— Я не знаю.

— Где находятся «ослы», купленные на самаркандском рынке?

Хуссейни с изумлением отреагировал, услышав, что Блейк знает язык самой засекреченной памяти его компьютера.

— Я не могу сказать.

— Ты должен.

— Если я это сделаю... У меня есть сын, Блейк... сын, которого я считал потерянным, сын, чьей памяти я посвятил каждый налёт, каждую военную операцию, каждое боевое столкновение, в которых я был задействован все те годы, в которые и создалась слава неустрашимого Абу Гаджа. Я считал, что похоронил его на убогом кладбище в долине Бекаа, но мне дали доказательства того, что он жив и находится в их руках. Если я заговорю, то не будет границ тем мучениям, которым они могут подвергнуть его... ты не можешь понять, ты не можешь представить себе этого. Существует такой мир, в котором нищета, голод, беспощадная борьба убивают любое сострадание, делают возможным любое ужасное деяние...