Тарас Рыбас - Красный снег

На крыльцо выскочил Аверкий:

— Архип, погоди!..

— Чего тебе?

— Сотник говорит, будто тож готов пойти под твою команду!

— К черту твоего сотника!

— Мой, как и твой, — подбегая, сказал Аверкий. — А может, не врет? На варте десяток его людей — Петров сторожит. Говорит: «Всех возьму с собой!»

Вишняков свирепо оглянулся на Аверкия:

— Хочешь, чтоб в спину ударили?

— Да ты охолонь трошки! Я слышал разговор — сотнику с Черенковым не помириться! Гришку Сутолова-то он подстрелил. Смекай! — убеждал Аверкий, двигая рваной бровью.

Вишняков опустил голову: ему не хотелось показывать Аверкию, что он колеблется. «Обижен на нас, — лихорадочно рассуждал Вишняков, — может ударить по Казаринке, чтобы загладить свою вину перед есаулом… Но ведь, кажется, не такой, привык, чтоб все было прочно и по-хозяйски… А этих десятерых можно поставить на фланге, Лиликову в помощь… тогда можно устоять…»

— Петров хвалился, будто с вартовыми мирно водку пьет, — настаивал Аверкий.

— Твоему Петрову хоть с Иудой, лишь бы водка была!

— Охолонь, Архип! Дело, конечно, рисковое. Что ж мы с тобой сделаем, ежели Черенков попрет немедля?

«Сотник понимает происходящее, — продолжал рассуждать про себя Вишняков. — Ему известно, что нам не удержаться, что Черенков при умелой атаке займет Казаринку и без его помощи… Сидел бы, ждал окончания боя, — нет, чего-то ему иного хочется…»

— Давай сюда сотника! — потребовал Вишняков.

«В Чугуеве стояли в строю такие же „сотники“, — теперь пытался он убедить себя. — Не понравился им Петлюра. А вартовые, должно быть, и позабыли, какой он, Петлюра, — больше месяца сидят без связи…»

Они шли рядом, Коваленко и Аверкий, как будто не было разницы в их положении. Вишняков испытующе вглядывался в осунувшееся, небритое лицо сотника.

— Могу принять команду своими, — сказал сотник, выпрямившись, не решаясь поднять глаза на Вишнякова. — Верни оружие. Займем позицию, где будет приказано.

— Готов нарушить присягу, данную в своем войске?

Сотник на миг замялся. Что его толкнуло заговорить о готовности участвовать в обороне? Или надоело сидение под стражей, или появилась надежда таким путем вырваться из всего безысходного и сложного, с чем он столкнулся в последнее время? На свободе была зимняя свежесть и дымок терриконной горы. А то житье, о котором он думал прежде, было далеко. Полковник Чирва обещал златые горы. А где сам оказался? Сидит в Новочеркасске и с офицерьем водку пьет. Может статься, что за водкой они договорятся, как распорядиться всей землей и имуществом, если укрепится их власть. А другим от этого договора достанутся объедки. Лучше голову сложить на шахтерских буграх, чем ждать объедков с полковничьего стола. «Страшно „ничейщины“», — как говорил о советском будущем хитрый горнопромышленник. «Ничейщина» — страшна, а погибать в бою он не пожелает. Ох, надо подождать с отказом Вишнякову. Все же он свой, армейский, фронтовой солдат, авось не обманет…

— Присяга у нас не принималась, — глухо сказал Коваленко.

— Может, забыл, как это было? — заметив колебания сотника, спросил Вишняков.

Тот резко повел головой:

— Ты тож нэ торгуйся! Кажы, куда на позицию! Нэ один раз на смерть ишлы! Приказуй, туды його мать!..

Он одернул измазанную мелом и пылью кожушанку, жадно посмотрел в затянутое облаками небо, как будто прося благословения всему тому, что собирался сделать.

— А ведь может! — одобрительно шепнул Вишнякову Аверкий.

— Бери своих людей, — деловито распорядился Вишняков, — занимай позицию левее терриконика. Огонь открывать, как только услышишь пулемет по фронту. Раньше времени не шуми!

Отгоняя от себя последние сомнения, Вишняков побежал к погрузочному двору, чтобы оттуда двинуться с пулеметом и занять позицию по фронту возможной атаки.

— Усек, что к чему? — добродушно спросил Аверкий у сотника. — Поворачивайся живей!

— Замовчы ты!.. — зло выругался сотник и пошел к помещениям варты.

— Ах, пан — кривой шарабан! — вскричал вслед ему Аверкий. — Могу ить опять под стражу! Мне недолго! Я тебе отблагодарю!..

Ему было скучно возвращаться к своей караульной службе. Больше недели одно и то же. Не с кем цигарки выкурить и поговорить о жизни. А жизнь видишь, как поворачивается — удержатся ли шахтеры? Если Черенков из пушки бьет, шутка это не шутейная.

Он повел глазами па пустой горизонт.

Странная тишина держалась вокруг.

В шахте было и того тише. Паргин сидел возле коней и, по обыкновению, разговаривал с ними:

— Воду к вечеру надо качнуть посильнее — прибывает вода. Это сделаем… — В деннике послышался храп. — Ты, сопатый, помалкивай, когда я говорю! Деньки для нас трудные начались. Все шахтеры ушли на позицию, один я при вас состою. А при мне состоит Алена — на поверхности. Горнячим, одним словом… Вам — отдых, а людям — тревога! — вдруг озлился он и притопнул ногой. К нему повернулись белые, невидящие глаза. — Не понимаешь? Людям нужен покой, чтоб каждый день было то, что ласково и любо. — Кони повели ушами, понимая, должно быть, что хозяин отчего-то печалится. — Сделать это — штука мудреная! Христос, по сказаниям, жалостлив и добр был к людям. А говорил однажды, что послан только к погибшим овцам дома Израилева. Чего это только к ним? Ханаане были. Одна женщина попросила исцелить ребенка, а он ей ответил: «Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». Знать, для него все остальные псами были. Слышь ты, псами — все! — сказал он так громко, что кони затопали, перебирая ногами. — От такого бога людям не будет покойно и ласково, продолжал Паргин, увлекшись иной мыслью. — Нам надо чего-то другого… Тишина наступает после шума, сушь — после дождя, а добро — после зла. Подраться надо за ласковость. Без драки так и будет продолжаться, как есть, — моления да утешения, ловкие пророки и лукавства…

Он вышел из загородки, прислушался, как, шурша, падают капли с кровли, а в глубине штрека таинственно шумит воздух. Уши его не уловили ничего другого. Успокоившись, Паргин вернулся на свое место и начал делить еду — себе картошки, коням хлеба.

— Подходит конец и этому барству — нет хлеба. Заарестовали Катерину псы белогвардейские. Вот уж истинно псы! — Кони не привыкли, чтобы он, давая хлеб, разговаривал резко, и поэтому растерянно водили мордами. — Арина рассказывала, пьяные ходят и хватают добрых людей. А с пьяным один слад — в холодную да розгами! — Он сунул по одному кусочку. — Давай, давай, у меня по справедливости… Драться, видать, придется нам за справедливость… Но шахтер — он выстоит супротив любого. Если врукопашную, никакой казак не устоит. Это я вам точно говорю… Только нам с вами не идти на белую конницу. Для нас получается иное место в бою. Шахта — тоже позиция! — Он гладил морды возле глаз. — Не тужи, браток…