Дмитрий Дмитриев - Русский американец

-- Ведь и я -- русский, и мне жаль родную землю. Уж если бабы и дети с французом воюют, то неужели мне сидеть сложа руки?

XXXI

Распростившись в городе Клине с Алексеем Михайловичем Намекиным, его сестра и невеста остались там ночевать, предполагая на следующий день двинуться в дальнейший путь к Петербургу. Но этого не удалось им сделать. Мария Михайловна, уже выезжая из Москвы, чувствовала себя неважно, но не обратила на это внимания. Однако расставание с отцом и с любимым братом произвело на нее настолько удручающее впечатление, что в Клину ее болезнь усилилась; принуждены были пригласить врача, а о продолжении путешествия и думать было нечего.

На другой же день из Клина видно было огромное зарево -- это горела Москва, занятая французами.

Мария Михайловна и Настя, а также их дворовые с замиранием сердца смотрели на это багровое зарево, закрывшее весь небосклон. Слезы лились у них из глаз. Вдруг Мария Михайловна сказала:

-- Настя, милая!.. Знаете что? Я хочу вернуться в Москву.

-- Что вы говорите, Мария Михайловна? -- с удивлением и испугом воскликнула Настя. -- Вы хотите вернуться в Москву? Но вы подвергнете себя большой опасности.

-- А разве мой отец, брат и все те, кто остались в Москве, не подвергаются ей? Если мне суждено умереть, то я умру там.

-- Но вы больны.

-- Что значит моя болезнь в сравнении с тем несчастьем, которое обрушилось на бедных москвичей да и на весь русский народ!

-- Да, да, вы правы, дорогая!.. Мы должны быть около своих!.. И я поеду с вами, -- сказала Настя.

-- Но это невозможно, Настя, невозможно! Нет, нет, моя милая, я не решусь взять вас с собой; вы -- невеста моего брата; что скажет он, если с вами случится какое-нибудь несчастье?

Однако сколько ни возражала Мария Михайловна Насте, она наконец была принуждена согласиться и только уговаривала ее для безопасности переодеться в мужской костюм.

И вот скоро красавица Настя превратилась в мальчика, одетого в красную рубашку, сапоги и русский кафтан.

Прошло два дня. Мария Михайловна несколько оправилась от недомогания и вместе со своими дворовыми, Настей и нянькой Маврой выехала из Клина в Москву.

Был поздний сентябрьский вечер, когда они, не доезжая до города, остановились в небольшой деревушке, покинутой своими жителями. Изо всей опустелой деревни обитаема была одна только изба; об этом можно было судить по тому, что в ней виднелся огонек. У отпертых ворот этой избенки и встали наши путешественницы.

Мария Михайловна в сопровождении Насти и старого преданного лакея Ипатыча вошла в хибарку; тут они увидели следующее. За столом, на котором лежала открытая большая книга, сидел дряхлый старик, седой как лунь, в белой холщовой рубахе; тускло горела тоненькая восковая свечка. Занятый чтением, он, как видно, не заметил неожиданно вошедших к нему гостей и продолжал склоняться над книгою.

-- Здравствуй, дедушка; прости, что мы ненадолго потревожим тебя, -- проговорила Мария Михайловна.

Старик вздрогнул и испуганно поднял на нее свои давно потухшие глаза.

-- Кто вы? Что надо? -- спросил он у них дрожащим голосом.

-- Мы устали с дороги и просим у тебя, дедушка, приюта.

-- А вы куда едете?

-- В Москву, дедушка.

-- Москвы теперь нет, слышь, нет Москвы. Одно только место осталось, а Москва сгорела, да и хорошо, хорошо!

-- Ты, дедушка, говоришь, хорошо, что Москва сгорела? -- с удивлением спросила у старика Мария Михайловна.

-- Да, да, хорошо! Я сам поджигал дома, ходил по Москве и поджигал... Да и не я один, а много нас. Пусть Москва горит, а врагам не достается. Что ж, отдыхайте; хоть и не время теперь думать об отдыхе! Зачем же вы теперь в Москву едете? Из нее бегут, а вы туда?

-- У меня там свой дом и отец; может, он нуждается в моей помощи -- вот я и еду. А ты, дедушка, один во всей деревне остался? Где же другие жители?

-- В лесу, в лесу нашли они себе приют; там укрылись от супостатов.

Едва старик проговорил эти слова, как послышались отдаленные голоса и конский топот.

-- Что это значит? Уж не французы ли? -- с испугом воскликнули Мария Михайловна и Настя.

-- Французы сюда не пойдут, им взять здесь нечего. Не бойтесь! -- спокойно промолвил старик и вышел из избы.

Голоса и конский топот становились все слышнее и слышнее.

-- Мы погибли, это -- французы! -- упавшим голосом сказала Настя.

-- Чего вы испугались? Не надо, Настя, и в минуту опасности терять присутствие духа. Не забывайте: в Боге все наше спасение.

Громкий говор послышался у самой избы; по разговору нетрудно было догадаться, что это были не французы, а русские.

-- Кто у тебя, старик? -- громко спрашивал чей-то голос.

-- Барыня какая-то со своими слугами. Видно, знатная: людей с ней много, -- ответил голос, очевидно, принадлежавший старику, хозяину избы, где остановились наши путешественницы.

-- А вот мы сейчас узнаем, что это за знатная барыня!

Быстро отворилась дверь, и в избу вошел Тольский, одетый ополченцем; этот наряд очень шел к его статной, рослой фигуре.

При взгляде на него Настя как-то невольно вскрикнула и тут же выдала себя: несмотря на ее мужскую одежду, Тольский сразу узнал Настю.

"Какое сходство!.. Это она", -- подумал он и, обращаясь к Марии Михайловне, вежливо проговорил:

-- Кого я имею честь видеть здесь в такое время?

-- Я -- дочь генерала Михаила Семеновича Намекина.

-- Генерала Намекина?.. Алеша... Алексей Михайлович -- не брат ли ваш, сударыня?

-- Да, он мой брат.

-- Возможно ли? Какая встреча!

-- Вы знаете моего брата? -- спросила у Тольского Мария Михайловна.

-- Знаю ли я вашего брата? Да он был мой лучший друг и приятель!

-- Кто же вы?

-- О, вы удивитесь, если я скажу вам, кто я. Да, впрочем, вам и говорить нечего: спросите об этом у вашего молодого спутника, -- с улыбкой промолвил Тольский, показывая на Настю. -- Этот хорошенький мальчик знает, кто я и что я.

Настя растерянно прошептала:

-- Нет я... я не знаю.

-- Неужели вы не узнали меня? А я вот сразу узнал вас, несмотря на ваш необычный наряд.

-- Я вас не знаю.

-- Вы на меня сердитесь за старое? Не думал я, что вы так злопамятны.

-- Послушайте, скажите же нам, кто вы? -- обратилась Мария Михайловна к Тольскому.

-- Извольте: я -- Тольский, кутила, игрок и дуэлянт; таким я прежде был, а теперь я -- ополченец или, скорее, военачальник. Под моей командой сотни полторы мужиков, вооруженных чем попало, но все они по первому моему слову готовы идти на смерть и жертвовать собой за родину. Не в похвальбу скажу: со своим отрядом я нападал на целые сотни неприятельских солдат; бил их и в бегство обращал. Ну, довольно о себе; теперь вы скажите, куда вы едете? Неужели в Москву?

-- Да, в Москву.

-- Вы меня удивляете: ехать в Москву в такое время!.. Ведь Москвы теперь не существует: она выжжена, и французские солдаты, как голодные волки, бродят по опустелым улицам, ища себе пристанища и хлеба. Вы подвергаете себя и свою спутницу большой опасности.