Дмитрий Дмитриев - Русский американец

-- Что я задумал, надо делать скорее, не то будет поздно... Господь простит мне мой грех. Вы -- меч, опустошение и огонь принесли на русскую землю, и сами от меча и огня погибнете!

Старик был в сильно возбужденном состоянии, его глаза горели лихорадочным огнем, лицо то бледнело, то краснело; видимо, он задумал что-то ужасное...

Скоро в его дрожащих руках очутилась зажженная свеча; ее пламя он поднес к оконным занавескам, и те быстро вспыхнули...

Не прошло и часа, как весь дом со всех концов объят был страшным пламенем. Старик Василий стоял на улице и спокойно смотрел на пожарище. Вдруг из горевшего дома послышались вопли, стоны, но тотчас же рухнули потолок и крыша, и крики прекратились.

-- Так и все вы от меча и огня погибнете... Все погибнете! -- прошептал сторож Василий.

В переулке послышался лошадиный топот -- это прискакал к горевшему дому со своим отрядом тот французский офицер, который выбрал дом Смельцова под квартиру своему генералу. Увидав его почти уже сгоревшим, он с частью отряда бросился на двор, но скоро принужден был выбежать оттуда: от дыма и жара и на дворе можно было задохнуться. Там пылали все строения.

-- В этом доме, кроме русских, осталось пятеро наших солдат, неужели и они погибли? -- с волнением произнес офицер, обращаясь к одному из своих подчиненных.

-- Наверное, погибли! Если бы были живы наши товарищи, то они находились бы здесь, около пожара, -- ответил солдат.

-- О, какое несчастье!.. Наверное, погиб и тот русский, которого я приказал посадить под арест.

-- А я думаю, господин офицер, что русские и подожгли этот дом.

-- Ты говоришь глупости, милый мой! Зачем русские станут жечь свое имущество?

-- А для того, чтобы нам ничего не доставалось. Да вот этот старик, наверное, и есть поджигатель, -- проговорил солдат, показывая офицеру на старика Василия, все еще стоявшего около пожарища.

Василий нисколько не испугался подскакавших к нему французов.

-- Допроси его... Ведь ты говоришь по-русски? -- произнес офицер.

-- Подойди ближе, старик! -- повелительно крикнул неприятельский солдат по-русски старому сторожу.

Этот солдат был поляком; он долго жил в России и хорошо изучил язык.

Старик, услышав родную речь, с удивлением посмотрел на говорившего неприятеля-солдата, но не тронулся с места.

-- Да подойди же, старое пугало! -- крикнул солдат, однако, видя, что тот не двигается, подбежал к нему и замахнулся было прикладом ружья, но был остановлен офицером.

-- Не забывать, что мы воюем только с солдатами, а мирных граждан не трогаем; я поручил тебе допросить этого русского, а не бить...

-- Слушаю, -- отдавая честь, извинился солдат-поляк и приступил к допросу Василия: -- Говори, от чего загорелся этот дом? Или его подожгли?

-- Подожгли...

-- Кто же?

-- Я, -- совершенно спокойно ответил старый сторож.

-- Ты? -- переспросил поляк, удивляясь такому откровенному ответу. -- Зачем ты сделал это?

-- Чтобы отомстить вам; вы, внесшие меч и огонь в наше отечество, все так же погибнете, как погибли в пламени твои пять товарищей. Ваш Наполеон -- антихрист, и вы -- его слуги, а Господь победит антихриста! -- крикнул Василий, сверкая глазами.

Поляк перевел слова старика своему офицеру.

-- Так это поджигатель? -- проговорил тот.

-- Он сжег, господин офицер, пятерых наших товарищей. Прикажите, господин офицер, пулею заткнуть глотку этому дьяволу!

Офицер махнул рукою -- этим он дал свое согласие. Прогремел выстрел. Старик Василий всплеснул руками и, сраженный в сердце, упал мертвым.

XXX

Пожар дома Смельцова был только началом того страшного пожара, который в три-четыре дня уничтожил почти всю Москву, превратив ее в пепел.

Едва только Наполеон появился в Москве, как она запылала; сперва показался огонь в Гостином дворе; некоторые из оставшихся в Москве купцов сами поджигали свои лавки с товаром, чтобы ничего не доставалось врагам. Пылали масляные и москательные ряды. Горели Зарядье, Балчуг и лесные склады на Остоженке. Загорелись Каретный ряд и Новая слобода. И скоро древняя Москва пылала более чем в десяти местах. Загорелось и красивое, утопающее в садах и зелени Замоскворечье. Скоро всепожирающее пламя охватило не только постройки, но и мосты через реку; горели даже на Москве-реке барки с хлебом. Целое море огня бушевало в опустелой Москве. Северо-восточный ветер помогал огненной лаве распространяться со страшной быстротой.

Немногие жители, застигнутые пламенем, с криками и воплями бегали по улицам, ища спасения и пристанища. Треск бушующего огня, крики и вопли, детский плач, колокольный набат, резкий барабанный бой, грохот падающих стен, ужасный вой ветра -- все это слилось в одну адскую какофонию. На колокольнях подгорали деревянные балки, и колокола с глухим звоном и громом падали. Пылающие бревна, головни со страшным треском летели из одного дома в другой; искры отовсюду сыпались огненным дождем; от сальных заводов и винного склада протекали по улицам огненные реки. Голуби и другие птицы, кружась, падали в огненное море; лошади, собаки и другие домашние животные с ржанием и воем бегали по горевшим улицам, ища себе пристанища, и, не находя его, погибали в огне. А несчастные москвичи, с искаженными от ужаса лицами, опаленные огнем, задыхаясь от дыма, метались из стороны в сторону и тоже большею частью гибли.

Очевидцами этой ужасной картины были и наш герой Тольский, и Кудряш. Федор Иванович по обыкновению был спокоен; сосредоточенность и покорность судьбе читались на его мужественном лице. Зато Кудряш был бледнее смерти и от испуга и ужаса едва передвигал ноги.

-- Сударь, мы погибнем в этом кромешном аду, -- заплетающимся языком сказал он своему барину.

-- Не робей, Ванька, не робей, будь смелее.

-- Помилуйте, сударь, как же не робеть в такую страшную пору? И сзади, и спереди нас огонь... Мы сгорим или задохнемся в дыму.

-- Ванька, ты -- христианин, я -- тоже; давай надеяться на Бога.

-- Куда же мы идем-то, сударь? -- пройдя немного молча, спросил Кудряш.

-- Куда идем -- не знаю. Хотелось бы мне выбраться из Москвы за какую-нибудь заставу.

-- Дорогомиловская застава близко, сударь... Только боязно туда идти; там французов много.

-- Бояться французов, Ванька, нам нечего. Уж если я огня не боюсь, то французов и подавно.

Едва Тольский успел произнести эти слова, как в нескольких шагах от них со страшным треском рухнула деревянная стена большого горевшего дома. Тольский снял с головы французский кивер и усердно перекрестился, а Кудряш так и присел от ужаса.

-- Сударь, сударь... смерть! -- выговорил он коснеющим языком.

-- Да, Ванька, смерть была у нас на носу, но Бог спас. Пойдем скорее к Дорогомиловской заставе.

Тольский пошел еще быстрее; следом за своим бесстрашным барином поплелся и преданный ему Иван Кудряш.