Юрий Устин - Лабиринты свободы

Но Костюшко ничего не ответил лейб-медику и отвернулся лицом к стене. В его затуманенном и больном мозгу ещё продолжался бой, и эта комната и русская речь никак не вписывались в реальную картину его нового бытия.

Шилов немедленно доложил коменданту о том, что больной Костюшко пришёл в сознание, и в тот же день в комнате больного сидел генерал-прокурор Самойлов.

— Я бы не рекомендовал производить допрос арестованного, — посоветовал генерал-прокурору Шилов. — Слишком слаб и на мои вопросы не отвечает.

Огорчённый таким порядком дел, Самойлов приказал:

— Немедленно сообщите мне, когда он полностью придёт в себя. А то государыня меня почти каждый день спрашивает, допросил ли я арестованного. А мне и сказать нечего.

На этом первое посещение Самойловым Костюшко закончилось, но через пять дней он опять появился в крепости и целый час сидел рядом с кроватью Костюшко, задавая вопросы, а секретарь записывал ответы.

Екатерина II осталась довольна прошедшим 1794 годом. Всё сложилось почти так, как она предполагала и планировала. Даже война с поляками закончилась с пользой для России: к империи отошли огромные территории, а Речь Посполитая как государство перестала существовать. Русскую императрицу уже не будут тревожить на старости лет новости от очередного непредсказуемого сейма.

Польское восстание потерпело сокрушительное поражение, и генерал-прокурор Самойлов каждый день являлся к своей государыне с докладом о том, как идёт следствие, какие ещё факты заговора против России удалось узнать от арестованных и доставленных в Санкт-Петербург бунтовщиков. Сегодня ему удалось, наконец-то, прибыть к Екатерине с протоколом допроса руководителю польского восстания.

— Ну что, Александр Николаевич, учинил допрос этому Костюшко? — спросила в очередной раз она своего главного законника государства Российского.

— Учинил, матушка-государыня, — доложил Самойлов и раскрыл прокурорскую папку.

— Тогда докладывай и подробнее, не спеши, — приказала императрица.

Самойлов откашлялся и начал читать с листа:

— Главный руководитель восстания Тадеуш Бонавентура Костюшко долго находился из-за болезни и ранений в тяжёлой депрессии, целыми днями лежал в постели и отказывался от пищи... — начал доклад Самойлов, но Екатерина II его перебила.

— Так он допрошен или нет? — с нетерпением уточнила она.

— Вначале мною были оставлены листы бумаги, чтобы он на них всё подробно изложил, — пояснял Самойлов причину задержки с допросом. — Костюшко повиновался, но описал всё, избегая имён своих сподвижников и участников польского бунта.

— И это всё? — недоумевала императрица.

— Сегодня мне удалось его допросить: он отрицал, что хотел ввести в Польше порядки, схожие с французскими, но признал, что если бы Франция и Турция предложили ему союз против России, то он бы на него согласился, — Самойлов зачитал главное, что больше всего интересовало Екатерину II. Она подозревала, что Костюшко вёл переговоры с Конвентом Франции и просил помощи в борьбе против России. Однако французская революционная армия переживала не лучшие времена, а внутри нового правительства шли свои сражения за власть. Франции было не до Польского восстания.

— А как сейчас он себя ведёт, какое у него состояние? — участливо спросила императрица Самойлова, искренне интересуясь этой неординарной личностью.

— Находится в превеликой задумчивости и в грусти, сидит с утра до вечера на одном месте, — доложил Самойлов то, что знал от коменданта крепости и лейб-медика Шилова.

И здесь Екатерина II проявила своё «милосердие» и приказала удивлённому Самойлову:

— Распорядись перевести Костюшко в Мраморный дворец князя Орлова. Дайте ему книги и обеспечьте обильное питание... Ну а Безбородко сделает так, чтобы об этом узнали все европейские послы.

Екатерина II поднялась со своего кресла и медленно подошла к окну. Постояв немного у окна, она повернулась к генерал-прокурору и добавила:

— А вскоре об этом узнает и вся Польша.

— Всё понял, государыня-матушка. Государственная мудрость твоя и милость всегда выше понимания простых смертных, — не упустил Самойлов возможность польстить самолюбию государыни.

Но эта открытая лесть ей не понравилась, и твёрдым голосом она приказала:

— Ладно, ступай и исполняй, как я велю.

Склонившись в низком поклоне, генерал-прокурор вышел из приёмной Екатерины II и быстрым для его возраста шагом поспешил выполнять приказание императрицы.

осле разгрома Польского восстания, которое охватило практически всю страну, многие его руководители погибли в сражениях, были захвачены в плен и сосланы в Сибирь либо сидели в тюрьмах Австрии и Пруссии. Те же, кто остался в живых и на свободе, иммигрировали в различные европейские государства, где нанимались на службу в армию либо просто вели жизнь простых обывателей, наблюдая за очередным историческим процессом. Как государство Речь Посполитая перестала существовать, а все её подданные стали подданными России, Пруссии и Австрии, которые в третий раз произвели её раздел.

По всей территории бывшей великой страны в сторону российской границы двигались арестантские колонны с пленёнными повстанцами. Тысячи и тысячи патриотов, навсегда потерявшие свою родину, через Киев и Смоленск направлялись в далёкую и холодную Сибирь, а их имения, дома и хозяйства подвергались разорению и грабежу со стороны русских солдат и офицеров.

Колонны пленных поляков, литвинов, литовцев, татар и евреев, конвоируемых русскими солдатами и казаками, растянулись от Бреста до Омска. На пути их следования работали специальные следственные комиссии, которые определяли степень вины каждого попавшего в плен, а протоколы допросов отправляли в Санкт-Петербург. На пересыльных пунктах продолжались издевательства над пленными, которые были теперь не только вне закона, но и без родины. Их плохо кормили, унижали, обращались, как со скотом, и продолжали отбирать даже то, что осталось у них после первых дней плена. Но некоторым пленным всё-таки удавалось спастись, даже находясь на пересыльных пунктах: их просто выкупали у следователей или у офицеров конвоя родственники. Сумма сделки зависела от статуса «товара» и толщины кошелька родственников.

Тысячи арестантов физически не выдерживали этот тяжёлый путь и умирали. По безымянным могилам, которые выросли вдоль долгих российских дорог, можно было проследить маршрут в неизвестность этих несчастных. Те же участники восстания, кто не попал в плен и иммигрировал, сумели избежать участи своих соратников» При этом они понимали, что навсегда потеряли родину, и жили только надеждой. Но надежда на возвращение к родному очагу была совсем слабой: такого поражения и духовного опустошения поляки ещё не знали. А «Полонез Огинского» с того времени навсегда стал для поляков гимном прощания с родиной.