Михаил Соловьев - У Дона Великого

— Вот отец джагуна Ахмата, отец черной собаки, перебежавшей к русам. Он отдал врагам весь наш обоз, посеял смуту и страх у наших воинов. Не будь этого шакала в твоем войске, я привез бы тебе, о великий, победу.

— Врешь, мурза! — вскричал гневно Мусук. — В нашем аиле никогда не было изменников и не бу…

Сильный удар Мамаева арапника по лицу не дал Мусуку договорить. Второй удар свалил его на ковер.

— Подлый сабанчи [15] С а б а н ч и — в Золотой Орде человек низкого сословия, зависимый от феодала. , вскормивший змею! Ты смеешь дерзить знатному мурзе! Выбросить этот собачий помет из шатра и… казнить за измену весь его аил, как то велит наш кочевой закон…

Мусука утащили. Наступила тишина. Бегич учуял в словах Мамая проблеск милости, гроза как будто проходила. Мамай тоже облегченно вздохнул и плотнее уселся на троне. В запальчивости он слишком рьяно накинулся на Бегича. А наказывать его по всей строгости сейчас опасно, можно вызвать некстати большое недовольство знати… И как хорошо, что в шатре вовремя оказался Мусук. Конечно, Мамай нисколько не верил тому, что причиной поражения на Воже была измена какого-то джагуна, но он сразу ухватился за эту спасительную ниточку. Тем самым вина Бегича как бы сама собой значительно уменьшилась.

Визирь Хазмат, осанистый, отъевшийся сановник, выступил вперед и почтительно поклонился.

— Дозволь сказать, о великий…

Мамай, хмурый, суровый, молчал. Хазмат выждал положенное время и продолжал:

— Повелитель наш, подобный лучезарному солнцу! Окажи достойную тебя справедливость. Дай свое высокое прощение мурзе Бегичу. Он знатнейший меж нами и в прежних битвах не единожды доблесть показал.

Мамай исподлобья посмотрел на Хазмата, их взгляды встретились. Он понимал: цветистая просьба Хазмата на деле означала твердое требование всей придворной знати. Продолжая молчать, Мамай обвел глазами всех присутствующих. Он раздумывал: как поступить? Наконец, изобразив на лице подобие улыбки, он примирительно, глядя на Бегича, сказал:

— Ежели человеку высекут зад, умнеет не зад, а башка. А, мурза?

Кругом засмеялись. Бегич понял, что он прощен. Но у Мамая за плечами был немалый опыт повелителя. Ведь поражение на Воже все-таки произошло, и богатая добыча, на которую уже нацелились знатные нахлебники, ускользнула. Кому же, как не ему, надо было это исправить. Он сделал легкое движение.

— Внимание и повиновение! — тотчас же воскликнул Хазмат. Все стихли.

Мамай неожиданно пружинисто вскинулся с трона и высоко поднял свой арапник. Он сразу преобразился. Среднего роста, уже несколько тучноватый, немного суетливый, с резкими движениями и зорким взглядом, он вдруг стал как будто значительно выше, величественнее, от него повеяло могуществом. Его подвижность превратилась в стремительность, резкость — в уверенность и властную непререкаемость. Улыбка мгновенно исчезла с лица, оно стало хищным и злобным. Мамай знал, что воины любили в нем это преображение: оно всегда заражало их воинственным духом.

Громко и жестко он крикнул:

— Русов я проучу сам! — и рассек воздух рукоятью арапника. — Немедля! Теперь же! Я привезу ту добычу, какую ты, мурза, не сумел взять!

Придворные одобрительно зашумели. Мамай предстал перед ними в том обличье, которое больше всего было им по душе. Именно за это его терпели, восхваляли, возвышали…

Мамай осуществил свою угрозу, но далеко не так, как ему хотелось бы. Много раз за эти дни Мамай поминал лихим словом Бегича: он погубил на Воже лучшие тумены Орды. А сколько полегло там способных, испытанных военачальников! Чтобы восстановить прежнюю военную мощь, необходимо было время, и немалое. А Мамаю, прежде всего в личных целях, нужна была скорая победа, хотя бы небольшая. Поэтому в погожие сентябрьские дни он ринулся на Русь изгоном, то есть с малым войском и облегченным обозом, приказав каждому всаднику иметь запасную лошадь. Он очень быстро пересек степи и вихрем ворвался в многострадальную рязанскую землю. Рязанский князь был застигнут врасплох, он не думал, что Мамай после Вожи так скоро совершит набег. Ему удалось вместе с семьей уйти на север, за Оку.

Вновь в который уж раз запылали города и села Рязанщины. Мамай награбил добра, захватил много пленников, но идти дальше, в пределы Московского княжества, не решился. Он учел урок Бегича и понял, что для решительной борьбы с Москвой надо крепко подготовиться и накопить силы.

С победой и большой добычей вернулся Мамай в Орду, где его встретили с восторгом. Здесь наконец и свершилась его давняя мечта: торжественно, с соблюдением всех правил и обычаев он самозванно провозгласил себя ханом Золотой Орды, надев расшитый золотом и увенчанный пучком рыжих конских волос ханский малахай. Теперь он как бы приблизился по степени знатности к своей главной жене, дочери хана Бердибека, принадлежавшей к роду чингисханидов. И это обязывало его тут же, на торжестве, подкрепить свое ханское достоинство — бросить призыв необычный, вдохновляющий и заманчивый, чтобы все почувствовали, на что способен их новый властелин. В наступившей тишине Мамаев голос прозвучал грозно и властно:

— Русь, улус наш, подняла оружие на соколов степей, на потомков лучезарного Бату-хана. Так пусть Русь исчезнет! Пусть прах ее, как пепел костра, развеют ветры, пусть она погибнет, как змея, под копытами наших коней! Мы повторим поход ослепительного, благословенного в веках Бату-хана! И да поможет нам всемогущий аллах!

Громкие восторженные крики слились с последними словами хана. Многие швыряли вверх малахаи, хвалебные возгласы неслись к помосту со всех сторон. Мамай чуть усмехнулся уголком рта: все начато хорошо, а победоносный поход на Русь завершит сделанное сегодня, навсегда укрепит и его самого, и его потомство на золотоордынском троне.

дал войско мое у Вожи князь московский?

— Пытал… Да отмолвил я, запоздал ты с ратным сбором и не поспел, — усмехнулся сидевший за столом боярин Вельяминов.

— Добро. Как опять пытать станет, молви: собраны были рати, да прослышал князь Олег, ордынцы уж побиты, и не пошел к Воже.

— А вот Даниил Пронский, удельный твой князь-подручник, поспел. Проворен, знать. Даже воеводил полком Левой руки на Воже. Вот как.

Олег резко крутнул головой, гневно стукнул палкой об пол.

— Пронские… Давно они на меня зубы точат. Удел держат в моем великом княжестве, а служить норовят Москве. Змееныши!

Олег вздохнул, посмотрел в окно, за которым хмурился серый осенний день. Вспомнилось тягостное. Вслух сказал: