Михаил Соловьев - У Дона Великого

Мамай хотел уже переодеваться в дорогу, да остановился, присел на скамью, покрытую ковром, задумался. Он не хотел делиться своими мыслями с Хазматом. Хазмат был знатным, принадлежал к одной из ветвей сильно расплодившегося рода чингисханидов. А он, Мамай? Он был сыном довольно богатого, но, увы, совсем не родовитого скотовода, жившего в Крымском улусе. Более двадцати лет назад, молодой, проворный, он своей личной храбростью, способностями в военном деле, природной хитростью и умением ладить с военачальниками выбился в конце концов в джагуны. Это придало ему смелости. Не стесняясь в средствах, иногда даже вероломно убирая с дороги опасных соперников, он стал тысячником.

Расторопного, смышленого тысячника заметил правивший тогда хан Бердибек, который тоже не брезговал ничем: убив своего отца Джанибека, он завладел троном. Бердибек приблизил к себе Мамая, отдал ему в жены свою дочь. Вскоре хан возвел его в темники и сделал полноправным правителем Крымского улуса. Мамай завел своих нукеров, его влияние возрастало как в улусе, так и за его пределами. Но это его не удовлетворяло. Непомерное тщеславие толкало к большему. Однако он не был чингисханидом и происходил, как он сам выражался, «из навоза». Это было главным препятствием для его дальнейшего возвышения. И он стал ждать своего часа.

Когда в 60—70-х годах XIV века в Золотой Орде наступила пора смут и дворцовых переворотов и родовитые претенденты на трон убивали ханов, чтобы, обретя власть, уже через полгода или год быть самим убитыми,

Мамай, уже обладая фактически значительной военной и гражданской властью, решил вступить в эту кровавую игру. Он не решился сразу сам занять трон. Он подбирал и возводил при себе в послушные ханы отдельных ленивых и неспособных чингисханидов, занимавшихся лишь своими гаремами. Но когда в 1378 году умер его подручный хан Мухаммед-Булак, Мамай решил, что его час пришел, и отказался от назначения подставных ханов. Он поступил так не потому, что при дворе не было подходящих преемников среди чингисханидов. Напротив, желающих было сколько угодно, но Мамай решил сам наконец стать ханом. В этом и состоял важнейший шаг, который он задумал осуществить. Конечно, он и сейчас был полновластным хозяином Орды. Но ему необходимо было, чтобы объявление его ханом произошло торжественно, с соблюдением всех заветов Чингисхана и обычаев, применявшихся в таких случаях выдающимися правителями Золотой Орды Батыем и Узбеком.

Сразу же после смерти Мухаммед-Булака Мамай начал постепенно подготавливать свое восшествие на пустовавший трон. Часть возможных соперников из рода чингисханидов он или отослал в дальние улусы, или просто казнил. На их место он взял верных приспешников, усилил личную гвардию нукеров. Он милостиво не препятствовал, а, напротив, поощрял, когда льстивые придворные воздавали теперь уже ему ханские почести, называли теперь уже его «неустрашимым» или «повелителем воды и суши». Оставшиеся при дворе знатные чингисханиды притихли, выражая покорство и смирение. Теперь нужно было, чтобы Бегич принес победу. На волне всеобщего ликования по поводу новых успехов золотоордынского оружия будет легче осуществить торжественное провозглашение себя ханом Золотой Орды.

Довольный своими размышлениями, Мамай быстро оделся и вышел во двор. Он легко вскочил на поданного ему вороного скакуна и в сопровождении свиты нукеров помчался вон из душного города.

Согласно придворному обычаю свою летнюю резиденцию Мамай устроил на цветущем зеленом острове, омываемом Ахтубой, Бузаном и Волгой. Туда же выехала и вся придворная знать. Здесь господствовали шатры. На переднем плане стоял обширный и высокий парадный шатер хана, в котором проходили приемы иноземных посольств, заморских гостей-купцов, высших сановников и военачальников Орды. Шатер «повелителя стран света» был покрыт белым войлоком с причудливой расшивкой неведомыми чудовищами в виде многоголовых драконов. По верхнему ярусу шатра тянулась широкая позолоченная кайма, спускавшаяся двумя концами к его пологу, показывая тем самым вход в шатер. Пологий круглый верх был увенчан длинным древком, на котором трепетало от ветра пятиугольное белое знамя с девятью разноцветными лентами, а выше, на самом острие его, торчал рыжий пучок волос от конского хвоста. Магическая цифра «девять» и рыжий конский хвост были эмблемой «непобедимого, неповторимого священного воителя вселенной», то есть самого Чингисхана. Мамай всячески показывал свое почтение к памяти Чингисхана и Батыя, стараясь подражать им и этим поддерживать боевой дух золотоордынских воинов, а заодно укреплять и свою власть.

Внутри царственного шатра стены были увешаны коврами и длинными парчовыми занавесками, деревянный настил пола также покрывал огромный темно-красный ковер. Поверх него от входа пролегла ярко-красная широкая ковровая дорожка. Она вела в глубину шатра, к небольшому возвышению, на котором стояли рядом два — для хана и самого Мамая — кресла-трона, отделанные резьбой и позолотой. В особо торжественных случаях с левой стороны того же возвышения ставились еще два таких же кресла — для главных жен хана и Мамая.

Перед шатром расстилалась большая зеленая поляна. Ставить здесь что-либо строго воспрещалось. На этой поляне часто зажигали костры, между которыми должны были проходить иноземцы, желавшие встретиться с ханом в его шатре. Через эти унизительные огни прошли многие русские князья и бояре, когда вынуждены были являться к ханскому двору. Этот древний обряд призван был показать полную покорность князей-улусников и очистить их разум от всяких злых умыслов.

Позади главного шатра стояли жилые шатры ханских и Мамаевых жен, тургаудов-охранников и многочисленной придворной челяди, а вправо и влево от него располагались полукругом шатры придворных сановников по степени их знатности и родовитости, как того и требовал закон таборной жизни кочевников. А дальше густо теснились небольшие низкие шатры сторожевых воинов, конюхов, мастеровых людей и всех прочих обитателей этого войлочного города.

Мост через Ахтубу представлял собой широкий, протянувшийся от берега к берегу настил из толстых, скрепленных друг с другом и хорошо выструганных досок. Настил лежал поверх выстроившихся в длинный ряд больших лодок, поставленных на тяжелые якоря и связанных между собою прочными ремнями. Их концы и на той и на другой стороне реки были намотаны на толстые, глубоко вбитые в землю столбы.

Перед въездом на мост поднималась высокая деревянная арка, наверху ее также развевалось пятиугольное белое знамя с девятью лентами и пучком волос, только поменьше. Под аркой неторопливо прохаживался нукер-охранник из дворцовых тургаудов и сердито отмахивался от невесть откуда появившегося старика воина. Старик, держа под уздцы лошадь, ходил взад-вперед за часовым и о чем-то его просил. Праздничный чапан, малахай и все лицо старика были в пыли: как видно, он прибыл издалека.