Михаил Соловьев - У Дона Великого

В это время прискакали воины, посланные в погоню за ордынцами. Старший доложил, что врагам удалось скрыться в лесной чащобе. Поймали лишь одного пленника. Он-то и поведал, что тут, совсем рядом, в лесу прятался сам Бегич.

— Мы весь лес прочесали, стоянку, где он ночевал, нашли, а сам Бегич сгинул, как в воду канул. Мы оставили на два дня сторожу малую, авось мурза опять где объявится или какая другая шайка врагов в лесу закопошится.

— Ишь старая лиса! — усмехнулся Дмитрий Иванович. — Мы его бог знает где искали, а он тут, под боком, ночевать устроился. Жалко, не поймали. Мне бы любо было на него поглядеть.

…Приземистая изба отца Алены освещалась через два подслеповатых окошка, затянутых бычьими пузырями. Яркий летний день тщетно бился в эти пузыри блеском солнечных лучей, в избу проникало их очень мало, и они тусклыми зайчиками падали на земляной пол.

В переднем углу, под образами, на широкой лавке сидел Владимир Андреевич и, по-кошачьи щуря глаза, с удовольствием потягивал из большой глиняной кружки холодный сладковато-кислый квас. На другом конце стола воевода Боброк уже опорожнил свою кружку и, расправив бороду, стал вертеть круглую бляху, висевшую на золотой цепочке у него на шее, — знак воеводства и особого княжеского доверия. Бренк стоял с кружкой у чисто выбеленной русской печи, как всегда, молчаливый и скромный.

Только одна кружка, полная бурого кваса с чепчиком белой пены наверху, темнела нетронутая на краю стола. Дмитрий Иванович пока к ней не прикоснулся, ходил взад-вперед по избе и о чем-то думал. Отец Алены, болтая пустым левым рукавом, возился в дальнем углу избы, пытаясь веником поскорее запихнуть под лавку предательский мусор.

Дмитрию Ивановичу было двадцать восемь лет, но густая каштановая борода и пушистые, сливавшиеся с нею усы делали его старше. Широкий прямой нос и крупные, сдвинутые к переносице брови придавали лицу князя строгость и даже суровость, особенно сейчас, когда его умные, с карим отблеском глаза были подернуты дымкой озабоченности. При каждом шаге полы его темно-синей накидки, наброшенной поверх лат и скрепленной золотой застежкой на груди, отскакивали далеко, обнажая мягкие сафьяновые сапоги и отделанные позолотой ножны меча.

Владимир Андреевич, покончив с квасом, почмокал губами и спросил:

— Зачем, старче, сам веником орудуешь, отчего баба твоя глаз не кажет?

Старик разогнул спину, взглянул на князя, и губы его слегка дрогнули.

— Баба? — произнес он глухо. — Померла моя баба, княже, в Орде померла…

— В Орде? — переспросил Владимир Андреевич.

— Хоть и молод ты, княже, а поди помнишь, как хан Тогай погром творил на нашей земле? — негромко и внешне спокойно сказал старик. — Нас в ту пору с женой в полон увели… Живность всю забрали, избу пожгли… Благо, добрые люди дочке с голоду тут погибнуть не дали…

— Так в Орде жена твоя и сгинула? — участливо спросил князь.

— Сам ведаешь, княже, какое житье в басурманском полоне. Изохальничали ее нехристи, ну баба и не стерпела, повесилась…

Старик умолк. Упала гнетущая тишина. Дмитрий Иванович перестал ходить, пытливо посмотрел на хозяина избы. Боброк приподнял седые нависшие брови и спросил:

— А сам ушел?

— Ушел, с памяткой вот, — качнул культей руки старик и горько усмехнулся.

Снова воцарилась тишина. Старик оставался как будто спокойным, но все присутствующие почувствовали, что под этой личиной он давно уже мужественно носит в своем сердце глубокую, неистребимую печаль.

Владимир Андреевич побарабанил пальцами по столу и шумно вздохнул:

— Эх, Орда, Орда! Сколько лет давит нас сие слово тяжким камнем. Поди сыщи на святой Руси деревню аль город, по коим не прошлась бы басурманская сабля.

Дмитрий Иванович молча оглянулся на это восклицание, посуровел. Он подошел к столу, залпом выпил свою кружку кваса и подал ее хозяину.

— Коли не все попили, попотчуй вдругорядь, — попросил он.

— Гадаю я, брате мой старейший, — продолжал свои размышления Владимир Андреевич, — большую рать станет собирать на нас Мамай. Сию вожскую победу над мурзой Бегичем он нам попомнит…

Дмитрий Иванович взял вторую кружку кваса, поданную с поклоном отцом Алены, и, прислонившись к стене, слегка подул на вздувшуюся пену.

— Ить темник Мамай власть в Орде силой взял, — рассуждал далее Владимир Андреевич. — Много знатных мурз да беков лютой смертью извел. А кои остались в Сарае, денно и нощно зарятся на власть Мамаеву. Опричь того, в Белой Орде Тохтамыш поднялся, хромой Тимур-хан грозой навис над властью Мамаевой. А ить Мамай не об двух головах. Стало быть, надо ему нашим добром всех своих недоброжелателей в Орде ублаготворить и через то во власти укрепиться. Попомните мое слово: второй Батыев погром захочет учинить Мамай на Руси.

— То все, брате, я разумею, — произнес великий князь таким тоном, как будто все это было им уже давно обдумано. Он оторвался от стены, по привычке с хитрецой прикрыл левый глаз. — Ну а мы, аль лыком шиты? Помните, как отрок тот, рыжий Ерема, истину глаголил: у них своя смекалка, а у нас своя…

Дмитрий Иванович залпом выпил квас и неторопливо вытер губы расшитым платком. Затем подошел к столу и оперся на него руками.

— Гадаю я, други, собрать князей русских в Москву на совет. Ежели в одиночку кусать будем врагов, не скинуть нам с плеч неволи тяжкой… Надобна нам рать превеликая, какой Русь до сей поры не видывала! — князь слегка откачнулся от стола. — Супротив большой силы ордынской надобна большая сила русская. Так-то!

Недолгое молчание, сжав пятерней бороду, нарушил Боброк:

— Твоя правда, княже, к тому дело клонить надобно. Ордынцев не счесть, и, чего говорить, воины они отменные. Супротив них единым скопом воевать надо. А вот тут у нас и закавыка. Сам ведаешь: князья да бояре наши кои в лес, а кои по дрова…

Дмитрий Иванович нахмурился, на лбу его сразу легла глубокая складка.

— Вижу, воевода, все примечаю, да всему дай срок… Ведаю, затаили на меня иные лютость змеиную. Ныне прижухли, как мыши в чулане, ан все ж не быть по-ихнему. Все одно подниму силушку русскую на поганых!

Боярин Бренк отошел от печи, развел руками:

— Ох, мудрено сие дело, княже. Страх великий у наших ратников перед ордынцами. Сколько раз допрежь пробовали осилить басурман, а все ж биты бывали от них. Хоть и задумаем то, да сотворим ли?

— Сотворим, Андреич! — крутнулся к Бренку Дмитрий Иванович. — Нынче на Воже одна московская рать побила поганых. Стало быть, одолеть их можно, была бы охота да дружба. То русские люди все приметят да на ус намотают. Вожская битва мала, да зато сила в ней великая заложена…

В глазах князя плеснулся гнев.

— А ежели сего иные князья да бояре не уразумеют, плакаться станут опосля на свою долю…