Михаил Соловьев - У Дона Великого

И вот, взметая пыль и высохшую траву, появились новые наездники. На этот раз они должны были саблей или копьем поразить настоящих, живых джейранов. Прижав к спинам рожки, обезумевшие животные комочками катились среди двух стен улюлюкающей толпы. Но участь их была решена. То один, то другой после удара саблей или копьем падал в траву. Подбегавшие к ним кашевары сразу утаскивали туши к большим котлам, где уже готовилось для воинов мясное угощение. А затем началась борьба. По древнему обычаю объявлялись победители, которые пользовались большим уважением.

Неожиданно на гребне пригорка появился нарядно одетый Челибей с роскошным бунчуком [19] Б у н ч у к — особый знак с пучком конского хвоста, который возили перед ханом или высоким военачальником как символ власти. в руках и направился к небольшому кургану, крича во все горло:

— Внимание и повиновение!

За ним показались богато одетые всадники во главе с самим Мамаем. Толпа волнами стала опускаться на колени, и только наемники продолжали стоять, приложив в знак повиновения руки к груди.

Мамай был в парадной воинской одежде. Под широким малиновым халатом, перехваченным парчовым поясом, виднелся воротник красной шелковой сорочки с китайской вышивкой. Отдававший позолотой парчовый малахай хана был искусно украшен изображениями драконов, а наверху пушисто торчал пук рыжих конских волос. Сабля и кинжал сверкали золотом и дорогими самоцветами. Четыре всадника держали над ним на палках шелковый квадратный балдахин с вышитыми на нем магическими знаками. Плавно покачивая хана, иноходью шел под ним белоснежный конь, покрытый персидским ковриком и увешанный позолоченной сбруей. На такой лошади, по монгольским преданиям, всегда ездил бог войны Сульдэ. За ханом следовал на рыжем скакуне Хазмат и высоко держал девятихвостое знамя «воителя вселенной». За ними ехала нарядная ханская свита.

Бывшие в войске нойоны, темники, джагуны быстро протискивались вперед и, повесив согласно обычаю пояса через плечи, припадали к ханскому стремени.

В самом хвосте ханской свиты, вызывая недоумение толпы, волы тянули десятка два простых ободранных кибиток, к которым были привязаны по одному или по два ордынца. Тут был и старый Мусук, отец Ахмата, с младшим сыном Турсуном, а также восемь человек из аила Мусука и люди из других аилов. Тут были пожилые и молодые: все они осмелились открыто выступить против нового похода на Русь и отказались воевать в войсках хана. Их обвинили в измене и приговорили к смертной казни. Мамай предвидел подобное недовольство, и, хотя у него было уже немало воинов, опасный дух скрытого и особенно открытого неповиновения надо было пресечь. Хан твердо решил самыми строгими мерами поднять в поход всю степь — и кочевую, и оседлую.

Поднявшись на курган, Мамай остановил нетерпеливого коня и подал знак Хазмату. Тот передал знамя одному из нукеров, стал на спину своей лошади и поднял руку. Толпа поднялась с колен и затихла.

— Слушайте, слушайте, славные кречеты степей, потомки храбрых батыров священного воителя вселенной, непобедимых воинов ослепительного, немеркнущего в веках, великого Бату-хана!

Хазмат передохнул и продолжал:

— Русь, улус наш недостойный, презрел добродетель нашу, поднял против нас оружие. Следуя воле бога войны Сульдэ, наш господин, повелитель воды и суши, — Хазмат отвесил низкий поклон в сторону Мамая, — решил беспощадно покарать дерзких ослушников. Да уничтожен будет раб, оказавший неповиновение господину!

— Смерть русам! — крикнули стоявшие впереди нойоны и джагуны.

Их поддержали лишь несколько человек. Большая часть воинов слегка колыхнулась, но осталась безмолвной. Хазмат отметил это, но он знал, о чем надо говорить с этими людьми, и продолжал:

— Оставим наши стойбища и юрты и устремимся на Русь! Там много хлеба, скота, рабов и всякого иного добра. Мы захватим его! У каждого из вас будет в десять раз больше лошадей, быков, баранов. Каждый день вы будете есть жирное мясо и лепешки из белой муки!

По толпе пронесся одобрительный гул. Хазмат повысил голос:

— Ваши жены и дочери оденутся в шелк и парчу, украсят себя жемчужными ожерельями и золотыми браслетами, ваши сыновья будут иметь сафьяновые сапоги и затянут животы парчовыми поясами. У каждого, даже бедного аила появятся рабы. Они будут служить вам, как собаки, и бояться ваших плетей.

На этот раз толпа воинов шумно заколыхалась и всеобщие приветствия заглушили голос Хазмата. Он выждал момент и воскликнул:

— Да будет Русь уничтожена! Пусть это станет на голове нашей и на глазах! [20] Восточное выражение, которое означает: «Пусть это будет для нас непреложным законом».

Снова лощину встряхнул крик сотен глоток и долго рокотом прибоя перекатывался из одного конца в другой. Довольный Хазмат взглянул на Мамая. Выждав, пока стихнут крики, он показал на привязанных.

— Внимание, славные орлы степей! Обратите глаза ваши на этих вислоухих собак. Вот изменники, опозорившие доблесть и честь золотоордынцев!

— Врешь, подлый шакал! — крикнул Мусук.

Потрясенная толпа воинов словно онемела. И в этой зловещей тишине голос Хазмата прозвучал особенно громко и властно:

— Как трусливые зайцы, они отказались выступить в поход против русов. Так пусть умрут они позорной смертью и джинны унесут их мерзкие души в черную бездну, пусть память о них исчезнет, как дым от костра!

Лишь отдельные нойоны и темники приветствовали слова Хазмата. Остальные воины, опустив глаза, настороженно молчали.

Хазмат сел в седло и махнул рукой. В полнейшей тишине тургауды во главе с Челибеем стали перед кибитками с луками в руках. Челибей подошел к Мусуку, чтобы сорвать с него пейцзу, но тот осторожно снял ее с шеи, несколько секунд смотрел на нее туманными глазами и вдруг швырнул под ноги Мамаева коня. Мамай сделал вид, что не заметил этого. Он повернулся к Хазмату и что-то сказал ему вполголоса, указывая глазами на сына Мусука Турсуна. Подняв руку, Хазмат обратился к толпе и воскликнул:

— Великий повелитель воды и суши милостив и добр! Он дарует жизнь приговоренному юноше. Пусть он станет воином и кровью врагов смоет позор отца и брата!

Обессиленного Турсуна отвязали и увели. Но он еще успел услышать слова отца:

— Отомсти, сынок…

Глубоко и облегченно вздохнул Мусук, провожая сына взглядом. Из-под крепко сжатых век его на рваный расстегнутый чапан упали две крупные слезы.

Тургауды натянули луки и по сигналу Челибея пустили стрелы. По древнему обычаю осужденным поразили сначала руки, а затем ноги. Стоны и проклятия хану вырвались из груди несчастных. В глубоком безмолвии стояли вокруг воины, потупив взоры. Никто не смел протестовать, иначе согласно тому же обычаю был бы немедленно казнен сам.