Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

— А сколько тебе лет?

— Десять.

— И в таком возрасте ты уже публично исполнял в Леопольдштадтском театре концерт для фортепьяно до минор Моцарта?

— Да... — еле слышно выдохнул мальчик, нервно теребя кончики пальцев.

— Оставь их в покое, они тебе ещё пригодятся.

Бетховен говорил так резко вовсе не потому, что мальчик не пришёлся ему по душе. Напротив, он ему очень понравился, но его облик пробудил такие яркие воспоминания, что они даже подействовали на его тон.

Интересно, сверкают ли его глаза сейчас таким же дьявольским блеском, как когда-то в доме Христиана Готтлиба Нефе? С тех пор прошло целых полжизни одного поколения. Точно так же, как когда-то у него, у юного любителя музыки трепещет сердце, ибо от решения Бетховена зависит его дальнейшая судьба.

Его вдруг охватило неодолимое желание схватить мальчика за волосы и отвести к роялю. Именно так он и поступил.

— В тех местах, где необходим аккомпанемент, я дополню мелодию левой рукой.

Дрожь прошла по телу мальчика, он начал играть, и Бетховен поразился ловкости его маленьких пальчиков. Фердинанду Ризу никогда не достичь такого уровня, какие бы драконовские методы он, Бетховен, ни применял на уроках.

Ах ты проказник! Среди тысячи учеников едва ли можно найти одного с такими способностями.

Поэтому Бетховен, небрежно сыграв несколько аккордов, взглянул на календарь-памятку и отрывисто сказал:

— Вторник и пятница тебя устроят, Карл? Хорошо, тогда в эти дни я жду тебя» у себя ровно в пять часов. Ты ещё ходишь в школу? Занимайся там прилежно, это тебе в жизни пригодится.

— Речь не о школе, — вмешался в разговор Венцель Черни. — Сбылась твоя мечта, мой мальчик. Ты стал учеником знаменитого пианиста Людвига ван Бетховена.

По щекам маленького Карла медленно текли слёзы.

Джульетта Гвичарди ловко натянула перчатки. Она не сводила глаз с Бетховена, казалось, полностью занятого исправлением оркестровой партитуры.

— Это ведь твоя Вторая симфония, не так ли, Людвиг? Я думала, она уже готова.

Её легкомыслие уже не раз приводило Бетховена в ярость. Ведь по-настоящему её никогда не интересовало, чем он занимается.

Он вычеркнул несколько нот и заменил их другими.

— Кстати, Джульетта, я послал тебе Рондо соль мажор. После отделки я посвящу его тебе.

— Очень милая вещица, — она быстро напудрила нос, — но какая-то безличная.

Он сразу же прицепился к этому слову:

— Верно. Мне сейчас нужно что-то безличное. Графиня Лихновски, сестра князя, оказала мне любезность. Позволь мне посвятить ей Рондо.

— А я...

— Ты внакладе не останешься. У меня много других произведений. Выбери себе что-нибудь подходящее.

Она сделала вид, будто погрузилась в раздумье.

— Тогда я выбираю «Лунную сонату».

— Вот как? — Он медленно повернулся. — Тебя привлекло название или... или это связано с Жозефиной?

— Наверное, и то и другое. — Она чуть улыбнулась краешками губ.

— Ты не вправе ничего отнимать у Жозефины.

— Женщине больно такое слышать. — Она приложила платок к глазам.

— Не устраивай, пожалуйста, театр, Джульетта. Хотя, понимаю, так легче сообщить мне кое о чём...

— О чём? — Она посмотрела на него расширенными глазами.

— Я всё знаю, Джульетта. — Он чуть приподнял и опустил плечи. — Не бойся и отойди от двери. Когда ты выходишь замуж?

— Довольно скоро.

— Таково желание Галленберга?

— Разумеется, он безумно влюблён, и потом... мои родители также хотят этого брака.

— Твои родители?

— Да, они говорят, ты пока ещё не признан как музыкант, Галленберг же граф, и все утверждают, что он весьма талантливый композитор. Мне же, как и Жозефине...

— Не стоит её сюда примешивать, — мягко возразил он. — По-моему, мы уже всё друг другу сказали. Или нет?

— А «Лунная соната»! Ты не забыл, что обещал посвятить её мне?

— Я всегда держу слово, Джульетта. Если хочешь, можешь даже распустить в салонах слух о несчастном композиторе низкого происхождения, который был безумно влюблён и потому написал в твою честь сонату. Люди любят такие слезливые истории.

Он вновь склонился над партитурой, но внезапно резко вскочил и обернулся. Когда же он в последний раз ел?

Комната была пуста.

Город он покинул без всякого сожаления, взяв с собой только самые необходимые вещи. Дом, в котором он снял на лето квартиру, походил на замок или, скорее, даже на караульное помещение у ворот замка. Это было здание с двумя пристройками. В середине арка, производившая довольно мрачное впечатление. Однако, пройдя её, можно было попасть на весьма опрятный хозяйственный двор.

Распаковать вещи, кое-как устроиться и работать, работать, работать... Прошло несколько недель, и вдруг однажды кто-то пропел у порога его комнаты мелодию основной темы его Второй сонаты.

Бетховен рывком распахнул дверь. Его лицо сразу же помрачнело и живо напомнило грозовую тучу.

— Ля мажор, а не до Мажор, господин слуга с графским титулом! И он ещё осмеливается играть на виолончели! Взяли бы лучше вместо неё жареного гуся или тушу оленя!

Его сиятельство Цмескаль фон Домановец, чиновник придворной венгерской королевской канцелярии, вытер платком лоснящееся добродушное лицо и хитро подмигнул, показывая на зажатую под мышкой коробку.

— Не соизволят ли его превосходительство расписаться в получении, чтобы я как можно скорее смог отряхнуть со своих ног пыль этого разбойничьего логова?

Вместо ответа Бетховен рывком втащил приятеля в комнату.

— Ох-ох-ох! Все вам кланяются, желают здоровья и всё такое прочее. А как вообще обстоят ваши дела?

— Хорошо. — Прозвучало, правда, не слишком убедительно.

— Тем не менее я полагаю, что ваше изгнание сюда объясняется причудами доктора Шмида.

— Цмескаль!

Граф успокаивающе помахал гусиным пером:

— За исключением немногих ваших друзей, которых можно перечесть по пальцам, никто не знает ни о докторе Шмиде, ни о болезни ваших ушей.

— Боюсь, вы нагло лжёте, Цмескаль.

— Разумеется, но пусть вас это не тревожит. У вас ещё бывают видения?

— Уже довольно долго не было, хотя недавно...

— Вы гипохондрик, Бетховен. Выкиньте этих сверчков из головы.

— Не знаю, Цмескаль. Доктор Шмид постоянно возвращается к этой теме. Ему кажется, что он делает это тактично и незаметно, но я всё замечаю. Он спрашивает, как я сплю ночью, не тревожит ли меня стрекотание сверчков. Тебе он ничего толком не скажет, но означать это может только одно: моё состояние вскоре ухудшится и я окончательно потеряю слух.

Послышался стрекочущий звук. Бетховен тут же окинул взглядом комнату.

— То ли я страдаю манией преследования, то ли здесь действительно завелись сверчки?

— Я такие вещи проделывал с моей тёткой — упокой, Господи, её душу. — Цмескаль скорчил пренебрежительную гримасу. — Стоило ей даже ночью в лютый мороз услышать за окном стрекотание саранчи, как она тут же вставала и отправлялась в заснеженный сад на поиски насекомого. Я же спокойно вытаскивал из-под подушки ключ от кладовой и набивал живот вареньем и фруктами.