Борис Павленок - Преданный и проданный

— Какого гарбуза?

— Отказ Браницкому. Он объяснился со мной, взамуж предлагает.

— Да ну? Ох, Санька, ох, дьяволица, обкрутила-таки коронного! — Потёмкин засмеялся, прижал Саньку к себе.

— Нашёл чему радоваться. — В голосе её послышались слёзы.

— А тебя, бесприданницу, графья каждый день в жёны зовут? Притом не завалящий какой, один из богатейших, гетман польской короны! Ты ж будешь одной из первых дам при дворе круля Станислава.

— Нужны мне они... Я тебя, Гришенька, люблю и никуда не уйду.

— Дурашка ты моя милая. — Потёмкин поцеловал Санечку в голову. — Я ж обвенчан с Екатериной, кто ты при мне?

— Люблю, и всё.

— Люби и дальше, кто мешает. Схочется увидеться — далеко ль Варшава от Москвы? Да и он, похоже, больше в Москве обретаться будет.

— Не хочу я так.

— Теперь слушай внимательно: гетман говорил мне о намерении своём, он видит в браке факт политический, а не только семейный. Сплетя две наши фамилии, мы свяжем Польшу и Россию. Императрица знает об этом, даст приданое и пожалует статс-дамой.

— Это правда?

— Браки совершаются не на небесах, а при дворах.

— Ну вас всех к чёрту, обманщики! — Санечка вырвалась из объятий Потёмкина, крикнула: — Ванну и пузырь со снегом я велела приготовить.

Каблучки застучали по ступеням.

— Санька, не дури!

В ответ громко хлопнула дверь.

Две каменные бабы склонили обнажённые телеса над ступенями, словно подслушивали да не успели разогнуться.

Потёмкин свежий и выбритый сидел в халате на любимом диване и разравнивал пятерней волосы. Вошёл камердинер Захар, грек, вывезенный из Таврии, внёс на подносе бутылки со щами. Потёмкин не стал наливать в стакан, потянул из горлышка, крякнул, распрямил суставы, вознамерясь лечь.

— Немного одеваться, ваша светлость, — тихонько сказал Захар.

— Отстань, Захар, а то обратно в Таврию ушлю, под турка.

— Сегодня царица ждёт. Пакет прислала. Добрая, видно. Если бы злая, то буди срочно. А так — если спят, будить не велено.

— Где пакет?

— Вот.

Потёмкин прыгнул к столу, нетерпеливыми пальцами взорвал плотную обёртку — она не поддавалась, сломал сургуч, разорвал нитки прошивки, выхватил рескрипт, склонив голову по-птичьи, быстро прочитал и закричал:

— Шампанского! Звать всех сюда!

Санечка, Розум, Матти, лакеи, девчушка благородного вида — Потёмкин глянул: где-то встречались? — словом, все наличные явились без задержки. Потёмкин, сунув пакет, точнее, бумагу, крикнул:

— Прочитай! Монаршья воля, — а сам стал, как на параде, горделиво вскинув голову, и велик был в стати, и смешон, облачённый в халат и исподние.

Тимофей всё подряд читать не стал, а, пробормотав скороговоркой какие-то начальные слова, возвестил:

— Государыня изволили пожаловать его светлость фельдмаршалом и президентом Военной коллегии.

— Благодарю вас, полковник Розум!

Тимошка изумлённо посмотрел на Потёмкина: спятил?

— Всем шампанское, а мне шинель и сапоги, быстро!

— Мундир бы, штаны, — сунулся Захар, но Потёмкин уже мчался к дверям.

— Приказы императрицы надо исполнять незамедлительно! — крикнул он на ходу.

Санечка держала в руке бокал, и слёзы капали в шампанское.

Новости во дворце — кого? куда? когда? — узнавались мгновенно. Перед мчавшимся фельдмаршалом расступались, кланялись ему_подобострастно и униженно.

Один парик придвинулся к другому:

— Явился, аспид. Теперь держись!

— Завадовского из спальни помчался вышибать!

— Панина в отставку?

— Готовить рекрутов к войне...

— Подати выжимать поболее...

— Тшш... разговорились.

Парики раздвинулись и исчезли.

Завадовский что-то торопливо перебирал в шуфлядке комода.

Потёмкин влетел, гаркнул:

— Вон!

— Камешки только заберу свои...

— Ничего твоего тут нет. — Он сгрёб Завадовского за воротник и выкатил за дверь со свистом, башмаки скользили по паркету, ровно санки по накату.

Оглянулся, увидел комнатные туфли. Брезгливо взял двумя пальцами, кинул за дверь. Крутнувшись, побежал в покои императрицы, благо через комнату всего. Влетел в кабинет, стал на одно колено:

— Ты звала, мать, я пришёл!

Заведующие и хранительницы кинулись в разные стороны, как жабы из пруда, коли кинуть камень.

Екатерина стремительно поднялась навстречу, он распахнул шинель и принял желанную к сердцу.

— Катерина... мама... солнышко моё...

— Гриша, Гришенька, папка наш... — Она приложила его руку к своему животу. — Прости нас...

— Уедем сегодня, сейчас... в лес... к нам...

Вывеска над парадным особняка с зарешеченными окнами гласила, что здесь живёт банкир двора ея императорского величества барон Сутерленд. Золочёный герб подтверждал законность текста. Генерал-полицмейстер Петербурга Никита Иванович Рылеев отстегнул полость, прикрывавшую ноги, чтоб не мёрзли, поскрёб пальцем мех — не истёрся ли? — и бодро соскочил на снег. Поднялся на крыльцо, дёрнул морковку звонка. В зарешеченном окошечке показались усы.

— Чеко изволите? — Судя по выговору, швейцар был тоже не Иванов.

— Отворяй, не видишь — кто?

— Фаше превосхотительство, — ласково пропели усы, и дверь открылась.

Рылеев вступил в переднюю.

— Хозяин дома? Зови... Нет, раздеваться не буду, я на секунд. — Он отстранил швейцара.

Тот побежал внутрь дома. Рылеев выглянул на улицу: сопровождающие адъютанты сидели на конях, околоточный прохаживался по дороге. Кучер прямой, как гвоздь, держал вожжи в руках, отставив локти, готовый лететь куда угодно, был бы приказ. Рылеев, довольный, улыбнулся.

— Страствуйте, страствуйте, Никита Иванович, — пропел Сутерленд елейным голоском. Был он уже изрядно стар, одет в меховую кацавейку поверх клетчатой рубашки, чёрные нарукавники, чёрная бархатная шапочка на темени, на лбу очки — банкир как банкир. — Почто опижаете? Распевайтесь, попьём чайку, пунш сделаем, согреемся. Морос!

Но Никита Иванович, расправив усы и не отвечая на любезности, приступил к официальной части визита:

— Вы ли являетесь Сутерленд Ричард Иванович?

— Помилуйте, Никита Ифанович...

— Отвечать официально.

За спиной показалась жена Сутерленда, кругленькая и румяная, как колобок, старушка. Банкир, спиной почувствовав её наличие, кинул через плечо:

— Минни, сто рублей и кафтан. — Обернувшись к Рылееву, ответил: — Та, я есть Сутерленд Ричарт Ифанович.

Никита Иванович снова разгладил усы.

— Господин Сутерленд, я с прискорбием должен исполнить приказ императрицы... строгость коего... непомерна.

— Меня хотят выслать?

— Если бы...

— В крепость сажают?

Никита Иванович уныло махнул рукой.

— Из крепости, бывает, и выходят... Понимаете... — Рылеев отвёл глаза.

Сутерленд скинул кацавейку и натянул кафтан.