Борис Павленок - Преданный и проданный

Мамонов изумлённо уставился на Потёмкина и, наконец, поймал его взгляд.

— Чего таращишься? Случай тебе выпадает, Сашка, быть при ней в моё отсутствие... И денно... и нощно... — Потёмкин охрип, дрожащими пальцами расстегнул ворот мундира. — Возведён будешь в чин генерал-адъютанта. Задача твоя — беречь... и любить императрицу. Как зеницу ока. Моего, единственного, ока. Потеряю — ослепну, не жить мне. — Потёмкин опустил голову, замолчал.

— Талантом, стало, призван быть, — усмехнулся Мамонов.

Эта усмешка взорвала Потёмкина, он дал выход душившей его ярости.

— Талантом, талантом. — Треснул изящной палочкой о барьер, она разлетелась в щепы. — Дурацкое слово! Не талантом — хранителем жизни и достоинства императрицы! Судьбу её и свою собственную в твои руки отдаю... и душу собственную! Ежели что — убью. Предателей боюсь, жадюг и лихоимцев!

— Кричишь-то зря, Григорий Александрович. Я слова своего не сказал.

— Скажешь! Глянет оком колдовским, курва, скажешь! — Выпалив это, Потёмкин сник, заговорил проникновенно: — Не серчай, Сашка, потому и кричу, что верю тебе, кровью боёв повязаны... Думаешь, мне легко нелепу эту сотворять — любовника искать взамен себя. Уезжаю надолго, не можно одну её оставить, духом в одиночестве падает, и тогда любая тля к ней липнет... Пусть бы — не изменой женской тревожусь, все мы не ангелы. Боюсь, подберётся какой властолюбец — Бирон ли, Миних какой, — разграбят Россию, порушат всё. Бей в харю любого! — Взгорячился Потёмкин вновь. — Не поможет — Шешковскому дай знать, у того способов много. Меня извещать будешь эстафетой, прямой или через управителя — Тимоху Розума знаешь ли? — Кобылка, мягко ступая копытами, подошла, призывно заржала, ткнула мордой Мамонова. — Сдай лошадку конюхам да приводи себя в порядок, вроде как жениха представлять тебя буду. — Потёмкин сел, опустив голову на ладони, лицо налилось темнотой. — Только не ревнуй, дружок, эта ночь ещё моя... — И не то взрыднул, не то поперхнулся.

Екатерина, прикладывая платок к глазам, стояла на лестнице, Потёмкин уходил по вестибюлю к двери.

— Погоди! — крикнула она вслед и сбежала к нему. — Чуть не запамятовала. — И нацепила князю на шею свой портретец на золотой цепочке.

Потёмкин приложил его к губам, обнял и поцеловал Екатерину. Резко повернулся, она шагнула было вслед, но он приказал:

— Не ходи, там стужа лютая. Тебе беречься надо.

Екатерина оглянулась — за спиной стоял Мамонов. Он накинул на её плечи меховой плащ, она рванулась к дверям, но увидела только снежную пыль за исчезающей в тумане каретой.

— Зябко, — сказала она, передёрнув плечами. Мамонов осторожно и мягко охватил её за спиной.

— Идёмте в дом.

Она, подняв лицо, улыбнулась ему благодарно.

Толпа чиновников стояла полукругом, нацелившись в центр. В фокусе всех взглядов, непримиримых, хмурых, злых. — Екатерина. Одна против всех. Лишь несколько сбоку и сзади виднелась напряжённая, готовая к немедленному действию фигура Мамонова; в сторонке у окна, уперев взгляд в парк и вслушиваясь в перепалку, стоял Безбородко. Притенённый колонной, обозревая живописный плафон и внешне безучастный к происходящему, топтался в отдалении Шешковский. Застыли у дверей голубые кавалергарды. Екатерина бросала гневно и напряжённо:

— Доколе буду слушать наветы да измышления? Посланные тащут каждый своё и невразумительное, только беспокойство лишнее рождают.

— Так ведь, государыня, что ни депеша от светлейшего, готовь мильон, — выступил вперёд и заговорил певучим голоском новый генерал-прокурор Вяземский, старичок тихий и благообразный. — И куды только деваются... А взять-то откуда?

— То твоя забота, генерал-прокурор, я ведь соображаю, что прежде чем дать, то сыскать надобно.

— Прости, коль обидел, матушка. — Вяземский, сверкнув лысиной, поклонился. — О державном пекусь.

— А я о своём, что ли? — не унималась императрица. — Еду! Зовёт меня князь давно, а я всё не решаюсь. Подумайте, господа сенаторы, ежели деньги враспыл пошли, какой резон светлейшему приглашать меня? Значит, есть чем похвалиться! Решено: еду.

Подвижничество Потёмкина в Тавриде было клеветой облеплено, как тухлое мясо мухами. Союзников в Петербурге, считай, не имел — ни когда настойчиво просил Екатерину посетить Южную Пальмиру (употребим этот образ потёмкинской мечты), ни когда два года готовил поездку. Впрок, зная, что своего добьётся — строил почтовые станции, заготавливал табуны лошадей для перепряжки в пути. Возводились усадьбы, достойные принять именитых гостей, ровнялись дороги, благоустраивались города и сёла по ходу следования, перестраивалась и передислоцировалась к югу армия, которой предстояло охранять царицу в пути, а затем стать мощным щитом на юге России. Заметим: ни одного бросового дела, всё шло на цивилизацию, благоустройство, развитие края. И до сих пор бежит через Белоруссию и Украину Екатерининский шлях, и нет-нет да встретишь добротную каменицу екатерининской версты в западных краях...

Поезд императрицы, отправившийся из Петербурга в Крым, состоял из 14 карет и 124 саней с сорока запасными, на каждой станции перепрягались и пересёдлывались 560 лошадей. Ночные переезды освещались кострами и смоляными бочками через 30 саженей по всему пути.

После Киева, где была длительная остановка, — ожидали, пока сойдёт лёд с Днепра и стечёт шалое половодье, — с 22 апреля продолжили путешествие по воде. По свидетельству французского посланника Сегюра, сопровождавшего Екатерину вместе с германским послом Кобенцлем и английским Фитц-Гербертом, флотилия насчитывала 80 судов с тремя тысячами матросов, одетых в специально пошитую форму. В головной линии двигались семь галер — больших, нарядных, отделанных бархатами, шелками, золочением. В них каждый почётный гость имел отдельный кабинет и спальню, на каждой галере играл свой оркестр. Поход сопровождался громом пушек, по берегам следовали отряды казаков, все строения, видимые с воды — и какой же русский не любит показухи, — были изукрашены цветами и триумфальными арками. Под городами выстраивались полки.

Во время встречи Екатерины с императором Австрии, Иосифом II и бывшим любовником царицы польским королём Станиславом при Каневе «мало ели, мало говорили, много пили», каждый тост за здравие особ царствующих сопровождался пушечным салютом. Ночью по склону горы по-над Днепром пустили огненный ручей из нефти, состоялся фейерверк из ста тысяч ракет. Флот был богато иллюминирован, пели хоры, звучала музыка.

Стоила ли игра свеч? Да, стоила. Это подтвердили злобствующие ненавистники Потёмкина и подымающейся России, пустившие в оборот миф о «потёмкинских деревнях». Скорее всего, это были пруссаки или французы, крайне обеспокоенные ростом влияния России на юге, им надо было во что бы то ни стало притушить блеск и истинный смысл гигантского спектакля, ошарашившего Европу. А истинный смысл был в том, что ко времени путешествия на земле российской ожил огромный край с десятками городов и сотнями сел, крепостей, застав, а население его за четыре года увеличилось с двухсот двадцати до восьмисот тысяч. По тем временам совсем немало. Мифом хотели утешить себя...