Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

В то же время раздался маленький, пронзительный и странный крик.

– Ай!

Спасаясь, фрейлины забыли или, скорее, не успели увести одну из своих подруг; дверь слишком скоро закрылась. Бедная девочка осталась в западне. Она спряталась в углу, повернувшись спиной, закрывая лицо своими руками.

– Сударыня!.. Сударыня, что вы сделали?.. – вскричал Ален, готовый её защищать, чтоб помешать нарушению её инкогнито.

Обер-гофмейстерина пожала плечами; но она более не улыбалась даже своей язвительной улыбкой. Она направилась к двери, отдёрнула обивку таким же образом, как перед тем отдернула занавеси и зная своих людей, вполне уверенная в том, что Жозеф находился там и подслушивал у замка двери, она резко отворила. Она не ошибалась, он был там, вовсе не ожидая подобного сюрприза, и так заинтересованный этим делом, что опирался о вставку и на половину потерял равновесие, когда эта точка опоры ускользнула от него.

– Госпожа маркиза!.. – заикался он спотыкаясь.

– Я тебя гоню.

– Но, прошу госпожу…

– Впрочем… – сказала она, кидая странный взгляд на угол, где пряталась молодая девушка; – нет; я тебя оставляю… Ты узнаешь на каких условиях. Ступай, мошенник… и ты ответишь своей головой, если я тебя ещё раз застану подслушивающим у дверей.

– О! Госпожа маркиза хорошо знает…

– Но убирайся же!

– С почтением, госпожа маркиза.

Она сама захлопнула дверь перед его носом.

Ален, обратившись в статую, стоял на своем месте; позади него видно было, как трепетало шелковое платье на теле пленницы.

Монтеспан не дошла до них, а вскричала тем колким голосом, которого так боялись придворные льстецы, когда она их прорезывала своим пословичным жаром:

– A! mademoiselle де-Бовё, покажитесь же! Уж не думаете ли вы, что я вас не узнала?..

Да, это опять была Урания, и что ещё того хуже, что виною был кавалер, который, непременно желая в последний раз поцеловать её руку, не дал ей времени убежать!

– Ну, что же! да, madame, – сказала виноватая показываясь с решимостью, не лишенною достоинства: – Это я.

– Я в восхищении… – сказала обер-гофмейстерина: – То есть, я в восхищении от того, что это вы скорее, чем кто другая…

– Madame, – вступился Ален, – положение не равное, и вы нас подавляете.

– Кавалер, вы – плохой дипломат… Правда, что со своей стороны, я также очень плохая обер-гофмейстерина… не предвидев прежде, что оставляя волка с этой стороны, а овец с той, разделяя их одним только секретом, первая вещь – что они сделают это, будут его отыскивать… и найдут…

– Сударыня, уверяю вас, что во всем этом участвовал один только чистый случай, и самый невинный…

– О! я верю… – сказала она, снова колко засмеявшись и показывая на остатки, покрывавшие скатерть стола, на приборы упавшие на ковер и на стулья, стоявшие в беспорядке.

Потом, доказывая, что она не придавала никакой веры и никакого значения объяснениям молодого человека, она снова окликнула фрейлину, обнимая её тем взглядом, которого не было возможности избежать:

– Вы были не одни с кавалером?

– Madame, вы нашли меня одну, – смело отвечала девица де-Бовё.

– Это правда, и другие не посмеют похвастаться…

– Что же касается вас, Урания, вы, которой я слепо доверяла! – благодарите Провидение, по милости которого ваше поведение именно соответствует с моими намерениями.

– Я не понимаю, Madame…

– Я скоро объяснюсь яснее… Пока, вам достаточно знать, что не без побудительной причины я заставила вас себя сопровождать в том посещении в гостиницу «Св. Евстафия». Ну, признайтесь, моя милая, вы были не совсем равнодушны к горестям г-на кавалера?

– Я этого не отрицаю.

– Если б вы даже и отпирались от этого, я бы ни одному слову не поверила. Следовательно, я вообразила что, будучи так к нему сострадательны, мне не будет стоить большого труда заставить вас его утешить, а я так вижу, что вы уже сами это исполнили. Так хорошо, это-то вам и объясняет мою снисходительность, что благодаря вам, я приобретаю начало мести…

– Вы говорите загадками, сударыня, – сказал Ален.

– Мне кажется, что нет: mademoiselle отказалась от короля ради вас, значит, вы отнимаете у него его красавицу в возмездие того, что он у вас взял вашу… О! мы ещё не дошли до конца!.. я желаю, чтоб дело было гласное, публично разглашено!..

– Госпожа маркиза!.. Госпожа маркиза!.. – вскричали они, падая перед ней на колени.

– Поднимитесь же! вы – двое детей… Доверьтесь мне… Вы получите блистательное отмщение… Да… но удовлетворяя вас, я только получаю не большое удовлетворение, я… – Лоб её нахмурился, мрачное пламя сверкнуло из-под её ресниц, черты её приняли свирепое выражение и губы её приподнялись кошачьим сжиманием. – Я же требую иметь полное отмщение!.. И я его получу… кавалер. Я согласна, что у вас сердце дворянина и упорство героя.

– В том никто и никогда не мог усомниться, сударыня… – отвечал, вздрагивая, Ален.

– Ну так! вы это докажете…

Она направилась к подвижной вставке:

– Mademoiselle, – сказала она Урании, – вернитесь этим путем, так как вы его избрали… Не говорите вашим подругам, что я знаю об их соучастии; это избавит меня от труда их за то наказывать. Вы же удалитесь в вашу комнату, я к вам приду.

Она открыла дверь и когда фрейлина вышла, она подошла к молодому человеку, села и показывая ему на стул, сказала:

– Теперь побеседуем вдвоем!..

Две ревности и одна ненависть. – Все средства хороши для женщины в немилости. – Ален подвергается суровому испытанию.

Обер-гофмейстерина не скрывалась – не достаточно, – потому что глаза всех были устремлены на неё, стараясь проведать её намерения. Она жила только для того чтоб исполнить одну постоянную мысль: натворить неприятностей своей сопернице, заставить плакать её прекрасные глаза и дойти после тысячи стычек, если ей не удастся отнять у неё безумную нежность короля, до решительной мести, какая бы она ни была.

Она действовала со стороны духовенства, с которым она была в лучших отношениях, чем Мария де Фонтанж, слишком оглушенной своим счастьем и слишком желавшей им насладиться и выставить его напоказ, чтобы предаваться интригам или лицемерию подобного рода.

Хотя и по её наущению король причащался на страстной неделе, но у неё не было более ни религиозных, ни каких бы то ни было серьёзных мыслей: что ею управляло, что её увлекало, это гордость и всё гордость.

Маркиза де Монтеспан, которой напротив искусно помогала будущая фаворитка, госпожа де Ментенон, творившая из всего стрелы, заботилась беречь высшее духовенство от двора, которому она постоянно давала доказательства внешней набожности.

Влияние этих двух женщин, Монтеспан и Монтенон было таково, что папу уговорили написать Людовику XIV угрожающее письмо, чтоб упрекнуть его в скандале, пример которого он подавал. Но государь этот ещё не подпал под иго вдовы Скаррона, он был увлечён сильнейшею страстью, а время отлучения от церкви прошло; он не испытал ни малейшего волнения и продолжал свои похождения.