Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Употребляя все эти великие средства, обер-гофмейстерина не пренебрегала ни одним из маленьких.

Мария де Фонтанж, великолепная наездница и смелая охотница, любила гнаться за крупной дичью, но у неё было сильнейшее отвращение к зверинцам, объясняемое её чрезвычайной склонностью к ласкам и роскоши. Но совершенно напротив, обер-гофмейстерина, у которой это была не единственная странная фантазия, особенно привязалась к двум ручным медведям, с которыми она обходилась как с комнатными собачками, в отношении которых она требовала, чтоб все им оказывали внимание и которые прогуливались по своему произволу в королевских дворцах. Читатель, не приготовленный классическим обучением, не может себе представить галереи и покои Версаля в этой эксцентричной компании, был бы вправе нам не поверить со слов. Вот анекдот, очень хорошенький, рассказанный летописцем того времени [15] Письмо отца Кеснеля к Арну, одному из глав янсенистского учения в том же 1680 году. .

«У г-жи де Монтеспан два медведя, которые ходят куда им вздумается. Они провели одну ночь в великолепной квартире, приготовленной для девицы де Фонтанж.

Живописцы, выходя вечером, не позаботились затворить двери; те же, на которых была возложена забота об этой квартире, были так же небрежны, как и живописцы; таким образом медведи, найдя двери отворёнными, вошли и всю ночь всё там портили. На другой день рассказывали, что медведи отомстили за свою госпожу и другие подобные глупости поэтов.

Тех которые должны были запереть квартиру, выбранили, но до такой степени, что они твердо решились затворять двери пораньше. Однако, так как много говорили об опустошении, произведенном медведями, множество людей ходили в квартиру поглазеть на весь этот безпорядок.

Г-да Депрео и Расин также отправились туда к вечеру и, ходя из комнаты в комнату, углубленные или своим любопытством или своим приятным разговором, они не обратили внимания, что первые комнаты уже закрывали: таким образом что когда они пожелали выйти, они этого сделать не смогли. Они кричали через окна, но их не услыхали. Таким образом, оба поэта провели ночь там, где два медведя переночевали в предыдущую ночь, и имели свободное время думать об их прошедшей поэзии или о их будущей истории».

Впрочем позволено думать, что это шутка, сыгранная с двумя поэтами, слишком забавна, чтоб не быть несколько произвольной со сторон господ из королевской прислуги.

Также легко поймут, что это не простой случай предал квартиру девицы де Фонтанж мерзким животным, и это был, впрочем, только один из ста эпизодов соревнования её низложенной соперницей. Признаются, что это было действием ревнивой женщины, завистливой до всего выгодного, ниспадающего на её врага, и ухитряющейся его помучить.

Новая герцогиня, негодующая в глубине души и иногда плачущая от гнева, показывала однако вид, что принимала эти вещи с высоты своего величия, как ничтожества, её недостойные. Король, знавший маркизу, озабочивался более. Видя, что его письмо и его угрожающие советы её не пугали, опасаясь каких-нибудь публичных скандалов, он старался её смягчить какими-нибудь преимуществами.

В первый день она выказала себя ужасно оскорбленной титулом герцогини, дарованным через несколько недель милостей девице де-Фонтанж, титул, который одинаково приобрела в подобных же обстоятельствах Луиза де Ла-Вальер, между тем как она сама, царствование которой продолжалось несравненно дольше, осталась маркизой.

Но Людовик XIV чувствовал, что она должна была этим оскорбиться, в примирительном духе, он решился удовлетворить её насчёт этого пункта и желая сделать дело более ценным, самому лично ей объявить. Но она выпрямилась во всё своё величие:

– Нет, государь, – отвечала она; – мне ни в каком случае не нужно это новое отличие… Оно было необходимо Ла-Вальер, Фонтанж, чтоб приблизиться к вашему величеству; но я, я родилась от той крови, которая мне позволяла надеяться на самые высшие почести, даже в том случае, еели б я не имела чести вам понравиться.

Без сомнения, это был высокий слог; между самыми гордыми, не многие сказали бы так королю-Солнцу. Она с подобной же ясностью изложила вещи, когда она осталась наедине с Аленом де Кётлогоном.

– Ну что же, кавалер, – начала она, – подумали ли вы о вопросе, который я вам предложила в нашем последнем свидании?

– Да, сударыня, – отвечал он с своей стороны, без колебания.

– Я надеялась на это, так как вами также пожертвовали без стыда, без рассуждения, без милосердия; то, что я страдаю, вы терпите то же самое и вы должны в одинаковой степени испытывать эту строгую нужду отмщения, которое поразило бы в самую чувствительную струну существования виновную, которая бы смутила эти дерзкие радости, сделанные для того, чтобы нас подразнить, и ряд неверных, которых позволяет вам ещё менее, чем мне, получить обыкновенное удовлетворение.

– О сударыня, – сказал Ален, – какие струны приводите вы в движение… и какое жало в ваших словах, чтоб прибавить настолько к злу, которое меня уже мучает!

– Я – хирург, поворачивающий скальпель в ране, чтобы обеспечить выздоровление.

– Чтобы начинать подобным образом, что же вы тогда затеяли? К какому ужасному деянию намереваетесь вы меня присоединить?

– Я сперва намереваюсь узнать, если я могу и до какой степени могу рассчитывать на вас? Вы ревнивы?

– Да!.. да!.. да!.. – вскричал он перерывами.

– Я это заметила в тот день, когда вас встретила в роще… убегающего от короля и его новой фаворитки…

Он ничего не отвечал, его кулаки до того сжались, что ногти его вонзились в тело, его чёрные брови сдвинулись в свирепую дугу.

Адская маркиза, следуя за всеми его ощущениями, которые она возбуждала в этой страстной натуре, спросила его глухим голосом, нагибаясь к нему:

– А отчего вы от них бежали?

– Отчего!.. Ах! вы это хорошо знаете; взгляд ваш говорит мне, что вы это поняли… Я от них бежал, потому что, в эту минуту, пьяный от ярости, безумный от унижения, чувствуя оружие под своими руками, я бы убил одного или другого, – может быть обоих! – Воспоминание об этом волнении снова произвело на него противодействие: он побагровел. – Бог меня спас, – начал он, – дав мне силу удалиться… и посылая мне эту болезнь, позволившую мне обдумать… Но, чтобы быть милосердным до конца, он должен был бы послать мне смерть…

– Это было бы очень жаль! Он вас оставил жить для вашей мести.

– Ах! моя месть!.. Каким образом и на ком её показать теперь!.. Нет, это проклятие; видите ли вы, сударыня, я более ни на что не годен; я сам себя стыжусь.

– Уныние!.. Послушайте!.. Посмотрите, разве я унываю!.. Кавалер, будете ли вы менее тверды, нежели женщина!..