Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Урания, напротив, соединяла в себе все достоинства; её преданность, её любовь к молодому моряку, должны были сделать из неё совершеннейшую подругу.

Г-жа Кавой начала действовать сообразно.

Присоединившись к прекрасной партии, которая способствовала развитию и покровительствовала этому маленькому роману, она сделалось посредницей между фрейлиной и капитаном фрегата, – так как Ален был теперь уже капитаном.

Не обошлось без туч и беспокойства, паривших под этими соображениями.

Девица Бовё, по настоянию друзей, рассказала им про угрозы г-жи Монтеспан, ненависть которой к Кётлогону восставала против увенчания любви, которую она возбудила.

Сильный характер обер-гофмейстерины был известен и каждая из подруг поняла, что сопротивление будет жестокое. Но, далеко не падая духом, они условились ей противодействовать.

Урания одна не смела присоединиться к ним; знав маркизу короче, она лучше знала, чего можно было ожидать как от её дружбы, так и от её ненависти. Тем не менее её исчезновение, её добровольный секвестр в Фонтревольт придали ей храбрости.

Луиза Кавой передавала письма обоим влюбленными, все шло отлично, говорили уже о назначении дня свадьбы. Это было предметом разговора в ту минуту, когда объявили неожиданное возвращение Жозефа.

Это известие привело несчастную молодую девушку в ужас.

– Боже мой! – вскрикнула г-жа Кавой. – Что случилось, милый друг? что это за личность, имя которой вас так волнует?

– Это человек г-жи Монтеспан.

– О! о!

– Скромный и верный человек, очень мне преданный, и которого она не присылает ко мне без важных причин.

– Если он вам предан, этого уже довольно. Постарайтесь успокоиться; я вас оставляю, вы можете его здесь принять; уведомьте меня, когда вы захотите, чтоб я пришла. Но главное – никакого ответа, никакого обещания, пока мы не посоветуемся.

– Благодарю, благодарю; я чувствую, что никогда так не нуждалась в преданном друге и в смелой помощи.

– Будьте покойны, если хотят войны, мы готовы! А она не всемогуща, к счастью, эта милая маркиза! Ея царство кончилось… Поверьте, дитя моё, поверьте!

Она поцеловала её и удалилась в соседнюю комнату.

Слуга вошел.

– Какие новости принес ты мне, Жозеф? Но сперва, откуда ты приехал?

– Издалека, сударыня; но вы уже знаете, – из Анжу.

– Это обер-гофмейстерина тебя прислала?

Жозеф, не тративший много слов, сделал утвердительный знак.

– Что она поделывает?

– Она ослабевает!

– А! спокойствие ей не годится?

– Спокойствие! она умирала от него. Это шло хорошо в продолжении двух-трёх дней, благодаря развлечению и новизне: но вскоре она впала в припадки нетерпения и глухого бешенства; не зная кого винить, она винит сама себя; это невыносимо.

– И ты её оставил? – спросила молодая девушка, объясняя себе этим его посещение.

– Я бы очень желал, но она отказывается меня отпустить, и ради вас я остаюсь.

– Ради меня?

– Извините меня, сударыня, я думаю, что вам нужен преданный человек около неё.

– Объяснись, это серьезно.

– Ба! я не могу, я не умею выразиться. Но так как она часто произносит ваше имя и кавалера Алена в своих припадках, я подозреваю, что замышляется некое коварство против вас.

– Она тебя прислала?

– Конечно.

– Чего она желает?

– Вот письмо, которое вам объяснит, потому что на словах она мне ничего не сказала.

Урания дрожащей рукой распечатала конверт.

Он содержал одну только строку: «Маркиза Монтеспан будет ждать, сегодня вечером, девицу де-Бовё в Кланьи.»

Это было написано рукой обер-гофмейстерины.

Сухость и повелительный тон ужаснули молодую девушку.

– Твоя барыня, – сказала она, – назначает мне свидание, как бы отдавая приказ. Но, чтобы приглашать меня в Кланьи, разве она тоже вернулась?

– Мы приехали едва ли с час тому назад, в строгом инкогнито.

– Что означает эта таинственность?

– Непонятно для меня.

– Что она делала это последнее время?

– Занималась постоянной перепиской; гонцы приезжали и уезжали.

– И ты ничего не мог узнать от них?

– Невозможно, они даже не знали, кто их посылал. Со времени того ужина в Кланьи моя госпожа мне не доверяет; посылая меня, она не перестаёт наблюдать за мной.

– Что ты всем этим предсказываешь?

– Ничего хорошего.

– Я очень желаю не ехать на это свидание с нею.

– Не повиноваться ей!.. – воскликнул Жозеф. – Нет, я вам этого не советую!..

– Каким тоном ты мне это говоришь; ты верно её очень боишься?

– Больше, чем я могу это выразить. Лишение её милости раздражило её до крайности.

Он был прав, маркиза была в постоянной лихорадке; голос её имел звук и оттенки страшные, глаза её иногда метали искры, которые сожгли бы каждого, кто осмелился бы бороться с ней. Часто она говорила одна, сама с собой; тогда губы её искривлялись, и слова, ловимые украдкой, были страшны.

– Если бы не ради вас, – продолжал Жозеф, я бы волей или не волей ушел бы. Но ваше имя, которое она произносит также в минуты бешенства, меня удерживает; я боюсь, чтоб она вас не погубила в гневе.

– Всё-таки ты мне советуешь ехать на её зов?

– Да, потому что это средство узнать чего она желает, что она замышляет…

– Я поеду.

– Пойду доложить барыне; в семь с половиной часов карета будет вас ожидать у двери оранжереи. Мне остается только, по её совету, просить вас молчать об этом.

– Я узнаю, что мне делать. Иди, но узнавай все, что делает и думает эта женщина.

Слуга ушел, Урания поспешила рассказать г-же Кавой всё, что произошло.

Эта последняя не успокоилась, но она также, как и Жозеф, советовала юной фрейлине ехать в Кланьи, так как это было лучшее средство узнать все, так как маркиза, когда была раздражена, порой выдавала тайны.

Ранее девица Бовё выказала много доказательств твердости и достоинства, вряд ли ей нужны были в этом отношении какие-нибудь наставления.

Назначенный к отъезду час наступил, она нашла карету, карету хорошо ей знакомую, без гербов и вензеля.

Двадцать минут спустя, она была в Кланьи.

Владетельница поместья, такая любезная и внимательная прежде, не вышла ей на встречу. Она сидела в своей комнате, куда и проводил гостью Жозеф.

Не поцеловав ее, не протянув ей руки, хозяйка указала ей на стул, что, впрочем, было милостью, если не означало, что разговор обещал быть продолжительным, потому что эта надменная женщина, приравнивая себя королеве, не позволяла садиться при себе.

Даже в немилости, когда её решительно удалили от двора, в её гостиной находилось лишь одно кресло, её. Даже с самыми титулованными особами она принимала вид и тон королевы, не отдавая визитов никому, даже кровным принцам.

– Я послала за вами, – сказала она, – чтобы просить вас рассказать, что произошло в Дюнкерке.