Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

– С удовольствием, madame, – отвечала девица Бовё, не смущаясь этим странным началом, хотя уже прошло много времени после этих праздников.

– О! Mademoiselle, эти праздники интересуют меня менее всего на свете; это не вещи, а люди меня занимают.

– Вы можете узнать в таком случае, madame, что все вернулись в самом лучшем состоянии, исключая её величества королеву, которую новый припадок слабости заставил уехать раньше конца празднеств.

– Я это знаю. Говорите мне об окружающих, об фрейлинах, об офицерах двора.

– Мне, решительно, нечего вам рассказать особенного, все наши кавалеры выказали себя в совершенстве, все наши друзья…

– Говорите мне о себе! – живо прервала её маркиза.

Фрейлина сделала. вид, что не понимает, чего она хотела.

– Я, как и все, – сказала она, – с большой радостью принимала участие в празднествах.

Атенаиса закусила губу.

– Вы сегодня непонятливы; я вас спрашиваю, как вы исполнили мои точные приказания перед отъездом?

– Ваши приказания, сударыня?…

– Да, mademoiselle. Вы смотрите на меня удивлёнными глазами. Разве я больше не обер-гофмейстерина двора его величества? Разве я больше не имею права вам приказывать, наблюдать за вами и требовать отчета в ваших действиях?

– Мое поведение, madame, не дает никаких оскорбительных предположений.

– Впрочем, mademoiselle, я знаю то, что вы так ловко скрываете. Вы не переставали, вместе с девицами де-Понс и де-Сурдис, и гг. де-Севинье и де-Ротелином, составлять интимную и нераздельную группу с г-ном де-Кётлогоном.

– Я не унижусь до лжи, мне нечего оправдывать поведение, в котором ничего нет достойного упрека; да, madame, я часто видалась с г-ном де-Кётлогоном.

– Я вам запретила.

– Советовав мне это прежде.

– Mademoiselle!.. – воскликнула почти угрожающе обер-гофмейстерина.

Она, впрочем, скоро успокоилась и продолжала холодным и повелительным тоном:

– Я имею на вас право не только по своему месту, но и от имени вашего семейства, которое передало мне свои права.

– Разве я, madame, совершила какое-нибудь преступление, достойное исключительной строгости?

– Не будем играть словами, mademoiselle; речь идет не о преступлении, но о важном неповиновении, могущем повредить намерениям против вас.

– Намерения?.. против меня?.. без моего ведома?.. – сказала m-elle де-Бовё, предчувствуя на этот раз дурное известие или коварство.

– Ваше семейство и я решили вас выдать замуж.

– Когда?

– Когда этого захотели.

– А если я этого не желаю? – гордо спросила молодая девушка.

– Надо будет, чтоб вы пожелали.

– Но, madame…

– Вам нашли выгодную партию, в которой титулы соединены с состоянием.

– Довольно, пожалуйста; эти подробности излишние; это не самолюбие, а мое сердце надо спросить, а моё сердце…

– Принадлежит моему смертельному врагу, я это знаю.

– Посмотрим, посмотрим, madame, объяснитесь и рассудимте, пожалуйста. Не вы ли меня познакомили с г-ном де-Кётлогоном? Не вы возбудили во мне эту любовь, против которой я сперва боролась, и, оценив, наконец, его достоинства, полюбила его? Любя его, я только вам повиновалась.

– Вы мне повинуйтесь, забыв его.

– Думаете ли вы серьезно, что это возможно? Тогда и вы меня так плохо знаете, полагая, что я меняю чувства по первому дуновению ветра? Нет, madame, нет!

Улыбка адской злости пробежала по губам обер-гофмейстерины.

– Вы не знаете, что говорите, – сказала она; – вам это докажут. Знайте, что я женщина, не способная оставить обиду или зло безнаказанным. При дворе, где самые гордые наступили мне на ногу, воображают, что я сделалась бессильна, и что я сложила с себя сан… Этими громовыми ударами я разубежду их. Знайте, что никто из тех, против кого я имею серьёзные неудовольствия и те, которые смело идут против меня, не останутся безнаказанными. Фаворитка не знает, что делает, и вы не выйдете замуж за г-на Кётлогона, так как он ей покровительствует, а еще, и потому что он мой враг. Что же касается ваших союзников и его, не надейтесь на их защиту; скоро им довольно будет своих забот.

– Что значат, наконец, все эти угрозы перед моим решением? – спросила девица де-Бовё, негодование которой поддерживало твердость.

– Вы поняли; я больше не повторю. Судьба со мной и за меня. Я вас прежде любила; в память этого чувства, я хочу хорошо вас пристроить.

– Против моих самых дорогих желаний.

– Против человека, который заслужил мой гнев.

– Не надейтесь получить мое согласие… я лучше брошусь к ногам короля.

– Если вы желаете погибели человека, к которому вы питаете такую глупую страсть, это средство приблизить ее, потому что я вам обещаю донести его величеству, что он был любовником его фаворитки, и что этот человек однажды подстерегал их в глуши лесов Марли, чтобы их обоих убить.

– Вы это сделали бы?

– Также спокойно, как я имею честь говорить вам.

– Но какое же у вас после этого сердце?

– Речь не идет об моем сердце, речь идет об моей ненависти… Приготовьтесь же, – кого хотят вам представить, это граф Савойский.

– Я его даже не знаю и не хочу его знать.

– Приготовьтесь, потому что, уверяю вас, если вы будете упорствовать, случится несчастье с г-ном де-Кётлогоном.

– С ним, несчастье?.. Что же вы осмелитесь сделать?

– Всё, чтоб помешать его счастью.

– Ах! вы отвратительная женщина!

– Я покинутая фаворитка, которая мстит.

– Мне!?..

– Нет, им. Вы на моей дороге, тем хуже, вы видите, я делаю неслыханные усилия, чтобы вас отстранить… Не противьтесь же моему желанию… Идите, подумайте об этом; мы вскоре увидимся.

– Кстати, – прибавила она, в ту минуту, когда испуганная m-lle де-Бовё хотела удалиться, – вы можете объявить о моём возвращении во дворце. Я думаю завтра принять свои обязанности.

Коварство обер-гофмейстерины. – Разбитое сердце. – Вынужденное замужество. – Самая великодушная жертва.

Г-жа Кавой почувствовала сильный страх, когда Урания рассказала ей все подробности разговора с обер-гофмейстериной. Она её утешала, не выражая, что начиналась борьба, и что надо будет действовать хитростью и энергией, чтоб помешать дурным намерениям общего врага.

При дворе были недовольны возвращением прежней фаворитки, на которую не знали как смотреть, и которая злорадно радовалась замешательству, которое она производила.

Король, считая себя должным уважать женщину, пользовавшуюся так долго особыми преимуществами и от которой у него было много детей, был недоволен не менее других. Что же касается герцогини Фонтанж, беременность которой приближалась к концу, и которая была уверена этим ещё больше привязать своего любовника, она удвоила презрение, чтоб уничтожить свою соперницу.

Празднества, удовольствия начались с новой силой, Марли всё украшался, служа, любимым местом для удовольствий короля, между тем как здоровье королевы, видимо, ослабевало.