Саймон Скэрроу - День цезарей

– Господин сенатор, зачем же вы это сделали? Я имею в виду ту речь перед сенатом: ведь ее наверняка сочли подстрекательской. Как же так? Ведь вы должны были знать, чем все это может кончиться.

– Само собой. Я и знал. Ну, а насчет «как» скажу: я прожил жизнь долгую и насыщенную. Три жены, четверо сыновей… увы, всех их уже нет. Командовал прекрасным легионом, был одно время консулом Сицилии. Так что стыдиться мне нечего. Во всяком случае, так я считал, пока не оглянулся на свои годы, проведенные в сенате. Было время, когда, встань мы все в полный рост, наших голосов хватило бы, чтобы возвратить республику. Но мы сидели, притиснув свои руки задами, и ничего не делали. И вот теперь глянь, где мы есть… Мы под гнетом, а правит нами глумливый монстр, который еще даже мальчишка, а не муж.

Сделав паузу, Граник все так же искоса поглядел на Катона. В эти минуты они проходили по древнему мосту над Тибром.

– В этом мире времени мне, так или иначе, осталось немного. Если в ближайшие дни со мной не расправится Паллас, то все одно приберет Харон [24] Харон – перевозчик душ умерших через реку Стикс в Гадес (Аид, подземное царство мертвых). . Чего мне терять? Но все-таки, прежде чем отойти в царство теней, я смог, как мне кажется, восстановить какую-то меру достоинства. Стать, пусть и в последний раз, человеком, которым я некогда был. И вот я высказался. И, к удивлению своему, был поддержан горсткой созвучно мыслящих мне людей. Скажу тебе, Катон, открыто: такой целеустремленности, такой душевной твердости и спокойствия я не испытывал уже долгие, долгие годы. И если сейчас я буду вынужден за это заплатить, то это сделаю не колеблясь, в полном убеждении: оно того стоило.

– Господин, твои чувства вызывают во мне радость.

– В самом деле? В чем же она, причина твоей радости? Твои мысли созвучны моим?

Катон мысленно влепил себе пощечину за эту вопиющую неосторожность. Исподтишка он поглядел на идущих рядом солдат, но из них никто не обращал внимания на префекта и его пленника. Понизив голос, он сказал Гранику:

– Господин, я сочувствую вашему положению, но не более. Дополнить эти слова мне нечем.

– Странно было бы слышать от тебя иное, – усмехнулся старик в ответ.

Дальше шли уже в молчании. Впереди открывалась улица, опоясывающая императорский дворец сзади. Катон испытывал облегчение оттого, что неприятная процедура близится к завершению и скоро можно будет вернуться в казарму. Вон уже и скромные ворота, ведущие в службу управления дворца. В помаргивающем свете жаровни там стоял заслон из преторианских гвардейцев. При виде их Граник замедлил шаг и с тихой настойчивостью заговорил:

– Послушай меня, префект Катон. Возможно, света завтрашнего дня я уже не увижу. Ты – солдат, но ты еще и римлянин. В твоих жилах течет пылкая, добрая римская кровь, а не разбавленное пойло. А потому ты не можешь сидеть сложа руки, когда империя задыхается, словно ручная зверушка в руках глупого и жестокого наследника. Чтобы положить этому конец, необходимо действовать. В том числе и тебе. Я уверен, ты не глупец. Ты, безусловно, видишь, что нынешнее ярмо для Рима пагубно. А если видишь, то сама совесть должна велеть тебе что-нибудь предпринять.

– Еще раз говорю тебе: я – солдат, и этим все сказано. Больше ничего не желаю слышать.

Катон убыстрил шаг, намеренно оставляя престарелого сенатора позади.

На подходе к часовым он приказал колонне остановиться, а сам вынул и протянул предписание.

– Со мной арестант, которого приказано доставить к императорскому секретарю Палласу.

Старший в карауле опцион мельком заглянул в папирус и возвратил его.

– Как раз вас я и дожидаюсь. Твои люди пускай ждут здесь. Сейчас я позову провожатого для вас с арестованным.

– Благодарю.

Опцион, обернувшись, взмахом руки подозвал назначенного человека, и тот повел Катона с сенатором ко дворцу. Там по каменной лестнице они поднялись в помещения, где сидят писцы и советники. Сейчас там было темно и тихо. Путь наверх освещали масляные настенные светильники. В конце длинного коридора находилась какая-то дверь. Ее открыл караульный и пригласил сенатора:

– Прошу дожидаться здесь.

Катон хотел зайти следом, но доступ ему оказался прегражден.

– Сюда – только сенатору. Так наказал опцион. А ты здесь должен ждать Палласа.

Такая бесцеремонность откровенно выводила из себя, но Катон, уняв раздражение, кивнул.

– Хорошо. Я только одним глазком.

Просунувшись мимо часового, он бегло оглядел комнату. Простая, без изысков. На противоположной стене окно – высоко, под потолком; никто не ускользнет, а уж престарелый Граник и подавно. Из меблировки лишь длинные скамьи на двух противоположных сторонах. Больше ни входов, ни выходов, так что арестованному никуда не деться.

Катон вышел обратно и распорядился караульному закрыть снаружи дверь на крюк.

– Ну, а где имперский секретарь?

– Я сейчас к нему. Найду и сообщу, что арестованный на месте. Можно идти?

Катон коротко кивнул, и караульщик пошагал по коридору. Припав спиной к стене, Катон устало потер глаза. Сонная тяжесть давила на веки; ужас как хотелось заснуть и наконец выспаться – возможно, впервые после возвращения из Испании. Во дворце – во всяком случае, в этой его части – стояли мертвенный холод и гнетущая тишина. Ну да ничего, скоро тот час, когда можно будет блаженно растянуться у себя на мягкой постели. Вместе с тем хотелось избавиться, выжить из памяти все недавние слова сенатора. Не надо нам ничего этого, мы просто выполняем свой долг.

Изнутри комнаты донесся приглушенный вскрик изумления, а за ним глухой шлепок и стук опрокинутой скамьи.

Катон замер, навострив уши. Отделился от стены и, подобравшись к двери, положил руку на крюк. Стоило поднять его, как дверь приоткрылась сама собой.

– Господин сенатор, там всё в порядке? – осторожно спросил Катон в темноту.

В ответ шум движения; и тут кто-то крупный и плотный рванулся навстречу и двинул дверью так, что вышиб из груди весь воздух. Катон отлетел и упал навзничь, а тот хотел прыгнуть на него, но, получив удар ступней по лодыжке, сорвался и просто свалился сверху, ушибив плечом. Оглушенный ударом, Катон лежал, сорванно дыша. У нападавшего при падении слезла с плеча туника, обнажив татуировку. Скорпион. В одно мгновение нападавший скатился, вскочил и стремглав унесся по гулкому коридору, свернув там куда-то вбок.

Какое-то время у Катона ушло на то, чтобы отдышаться. Постепенно вернулась и подвижность конечностей. Со сдавленным стоном он сел и, обхватив себе руками колени, сидел, покачиваясь и окончательно приходя в себя. А опомнившись, шатко поднялся, держась за дверь, и с порога комнаты тревожно подал голос: