Генчо Стоев - Цена золота. Возвращение

— Неужто — Вы, Ваше Высочество? — крикнул он. — Увидеть вас, какое счастье! И так рано, в девять часов, еще не умывшись…

— Дорогой ты мой сорвиголова, — сказал князь. — Все бы тебе дурачиться! — сказал как бы тихо, но его плотный голос заполнил все вокруг. Он хорошо владел этим своим голосом. В старину его прадеды с помощью голоса увлекали за собой армии. Утверждали, будто эта фамильная глотка изрыгала тучи копий, пороховым ураганом сметала города. Сейчас, обернувшись к темным всадникам — верно, дипломатам и журналистам, — обладатель родовитой глотки добавил:

— В этом наша сила, господа! Наша непобедимость.

И опять же через плечо начал пояснять, что такая эксцентричная, независимая манера поведения могла бы оскорбить любого из его августейших кузенов. А здесь приятно волнует. И напомнил переводчикам, чтобы переводили поточнее — он был иностранец, но не упускал случая говорить с иностранцами через переводчиков. Не упустил он его и в этот день, столь пригодный для демонстрации сплоченности болгар вокруг трона.

Потом они стояли уже спешившись и протягивая руки для объятия — Хадживранев неохотно, князь с некоторой опаской. Затем монарх стремительно обхватил Павла поперек пояса, словно собирался бороться. «О-го!» — сказал Хадживранев и догадался, почему тот так спешит. Сцепившись с этим бунтарем, сорвиголовой один на один, в стороне от охраны, он вынужден был полагаться только на свою фамильную сообразительность и фамильную ловкость. «Что?» — спросил князь, прижимаясь к нему лицом. «Ничего. Но будьте осторожны, Ваше Высочество…» — «Что такое?» — «Запачкаетесь!» — «Поверьте, я счастлив! — сказал князь. — Бесконечно!» — «Маслом! — пояснил Павел между двумя поцелуями. — Если бы вы знали, как меня здесь вчера вываляли!» — «Я знал, что вы возвратитесь. Живым, как всегда, живым… и здоровым! И как вам это удается?» — «Не дай вам бог такой удачи! — добавил Павел. — Такой планиды!»

Объятие подошло к концу. Наступила короткая немая пауза, когда руки осторожно выпускали партнера, а ноги вслепую нащупывали почву для отступления. И, уже отступив, уже спокойно улыбаясь — верно, оттого, что первая опасность миновала, — князь спросил: «Вы разрешите, господин Хадживранев, я расскажу нашим гостям, о чем мы тут с вами шептались? Такие неожиданные странные сочетания!..» — «Конечно, Ваше Высочество… Такого не придумает ни один писака!» — «А между прочим, дорогой, вы не стареете. Никак, три года прошло… Тогда вы обходились без арнаутов… Сначала я не понимал, зачем вам охрана, а теперь вижу, что кто-то должен о вас заботиться. Не то целый день гоняли бы жеребца, а я бы ждал и ждал! Ох, необузданная натура, сорвиголова!..»

Хадживранев сделал жест, приглашая в корчму. Они уже шли, а он не спускал глаз с ног монарха — с его сапог, сшитых из прыткого лака, готовых в любую минуту опять отскочить. И не из страха — Павел сам поступил бы так же. «Сюда, Ваше Высочество, — сказал он, — по лестнице!» После такой дороги, после такой ночи Павел имел все основания быть начеку. Но это в той же мере относилось и к князю. Уж он-то знал, что такое ненависть и покушения; знал и чем переполнена душа этого возвращенца, сколько в ней накопилось обиды, отчаяния, гнева; знал, что эта сжатая до предела смесь, умноженная на несломленную силу, может в любую минуту взорваться. «А почему, в сущности, он так спокоен? — спросил себя Павел, поднимаясь по лестнице и глядя монарху в спину. — Вот хотя бы сейчас… стоит только пожелать…»

Они вошли в преображенную корчму. Князь спросил, во сколько обошлись Хадживраневу эти прекрасные палаты. Павел ответил, а сам удивился тому, что князь знал и о покупке и о том, что войдет в этот дом живым. «Очень просто! — рассудил он. — Взвесил все и решил, что новые надежды, внушенные такому измотанному противнику, превратятся в надежных союзников… Вот именно, Ваше Высочество, я буду вашим союзником — самым отвратительным союзником…»

Да, это были надежды на жизнь, на Марину, на сан, на Кардашева, на полный реванш. Такие надежды! Не было ни гроша, да вдруг — алтын! Кто бы стал всем этим жертвовать, покушаться вот так, необдуманно, на какого-то князя. «Пожалуйте сюда, Ваше Высочество…» — Павел указал на длинный стол, заглядывая в греховные, обведенные черными кругами глаза, блестевшие на медном лице охотника. «И все это ради меня? Такое убранство? Когда вы успели?» — «Всю ночь трудились, Ваше Высочество!»

Место нашлось для всех, и пока виночерпии в красном разносили вино, пока переводчики своим разноязыким шепотом повторяли все, сказанное до сих пор — и во дворе и в доме, — Павел Хадживранев, сидя рядом с князем, оперся локтями о стол, набрал побольше воздуха и, превозмогая себя, начал:

— Что бы там ни было, Ваше Высочество, но хорошо, что вы здесь. Я вижу сегодня, каким уважением пользуется наше отечество… Признание, которое…

— Браво! Быстро же вы, сударь, все оценили! — Темные порочные подглазники на лице охотника дрогнули, словно неприятно пораженные, и в голосе зазвучало недовольство и удивление.

— Ну как же… столько иностранных представителей! — пояснил Хадживранев. — Как часть вашей личной свиты! — А сам пытался понять, что в его словах задело монарха. Вероятнее всего, он был недоволен самим собой — за то, что, несмотря на многовековой фамильный опыт, не сумел предвосхитить эту покорность противника, такую откровенную, такую гнусную покорность…

— Заслуга принадлежит династии, а не мне!

— Разумеется, Ваше Высочество! — Он убрал руки со стола и, как бы неприлично это ни было, сунул их в карманы френча.

— Отстранение от всех дел? — сказал князь. — Не понимаю, зачем это вам. И именно сейчас, когда здесь, на Балканах, назревают такие события.

— Я о них не осведомлен, — пожал плечами Хадживранев. — И давно уже. Ни по одному вопросу! Но я собираюсь возобновить торговые дела своего рода. Как вы полагаете, Ваше Высочество, эти события будут мне благоприятствовать?

— Я, господин Хадживранев, предпочитаю не давать советы, а получать. А перед надвигающимися событиями наши с вами распри отходят на задний план. И личные заботы — тоже. Да, и старым борцам придется кружиться в общем хороводе… Впрочем, пора обменяться тостами. Вам нет необходимости быть со мной чересчур любезным, но если вы покажете себя человеком сломленным, удрученным, это тоже будет не на пользу нашему государству.

— Моя удрученность? Она может растаять, испариться… Помогите мне в этом, Ваше Высочество! Исполните одну мою ничтожную просьбу.

— Ничтожную? Нет, ничтожной я от вас не приму! — ответил князь, глядя в потолок. — Я уже сказал, вы мне нужны для серьезных дел. Советуйте, диктуйте…