Геннадий Хлебников - На пределе

Через месяц пришел в мастерскую Петр выполнять новый заказ лагерного начальства, кратко сообщил: «Помер тот, который часы керосилом… Похоронили… Не сразу, ждать пришлось бедняге земли… У нас — как накопят десяток покойников, — так и похороны. Без речей и музыки… Ночью увозят, как дрова».

В тресте с первых же слов председателю постройкома о цели моего визита, почувствовал, что мне повезет.

— Вы это хорошо придумали — вечер провести, — одобрил председатель Шумилин. — Надо помочь. Меня пригласите в гости? — прищурился хитро.

— Николай Васильевич! Ну конечно же, дорогим гостем будешь! — польстил я.

— Ладно, ладно, подумаешь — напрашиваюсь, — отмахнулся председатель. — Но спиртик-то не у меня, грешного, под началом, а у начальника ОРСа. Он у нас вредный, Степаненко. Новая метла. Со старым-то я находил общий язык. Ну ничего, попробуем уломать. Да, новый анекдот есть. Как расшифровывается ОРС? Не знаешь? Слушай: обеспечь раньше себя; обеспечь родных своих; остальное рабочим и служащим. Здорово, верно! Придумают же, — хохотал он. А умолкнув, сказал серьезно: — А что? Так оно на деле и бывает, к сожалению. Ну пошли!

Последний раз я видел Степаненко около года назад. Работал он прорабом на промплощадке, был худ, истощен до синевы, ходил в драном полушубке и латанных валенках. Сейчас за столом начальника ОРСа восседал розоволицый толстячок, упитанный той непременной упитанностью, коею отличались номенклатурные работники того времени, имеющие хотя чуточные права на то, чтобы распоряжаться какими-нибудь ценностями материальными напрямую или опосредственно. Степаненко одет в «сталинку» из габардина цвета хаки, синие диагоналевые галифе, из-под стола высовывались ноги в белых, обшитых желтой кожей бурках. Чуть кивнув нам аккуратно причесанной головой, недовольно оторвал взгляд от бумаг, лежащих на столе, холодно осведомился:

— Чем обязан?

Рядового просителя такой вопрос обескуражил бы, смутил, — и гони его, или необязательно пообещай. Но мой проводник Шумилин сам был во френче из габардина и в галифе, и белых бурках, и потому ничуть его вопрос не задел своей холодностью. Он весело пропел, присаживаясь в кресло, обитое золотистым плюшем:

— Обязан, обязан, дорогой Степаненко, еще как обязан. Ты знаешь, что через три дня восьмое марта?

— Ну знаю. Дальше, — насторожился начальник.

— Так вот, спиртику для дам наших, для кирпичниц надо подбросить. Помоги?

— Не могу, — запыхтел Степаненко. — Пить? А спирт у нас для лечебных целей. Не могу! Война, понимаете, а тут спирт на выпивку…

— Ну, допустим, не только для лечебных целей, — нахмурился председатель. — Ты кому-нибудь эти байки о лечении рассказывай, не мне, профсоюзному вождю. Вчера с тобой тоже лечились в столовой ИТР?

— Так то банкет… Начальство из главка, из края… Гости… — замешкался Степаненко, посматривая на меня: «Лишний свидетель?» — Ладно, хорошие вы мужики, дам я вам спирта.

— Не нам, дамам… — поправил председатель.

— Дамам, дамам, — Степаненко начертал несколько слов на листке из блокнота, подал мне, предупредив:

— Спирт оплатить.

— Спасибо тебе от кирпичниц! — посмеивался председатель, довольный, что убедил орсовского «бога». А мне дорогой сказал:

— Спирт бери сейчас же, живо на склад! Эта скотина Степаненко может дать команду подзадержать, а то выдать половину.

И вот мы с Тимаевым едем обратно на завод. Я правлю лошадью, а Тимаев бережно поддерживает две огромные бутыли со спиртом.

И все охал:

— Какое богачество, голова, начальник! Какое богачество!

Если учесть, что в те времена пол-литра водки стоила восемьсот рублей, то везли мы, действительно, большое богатство.

За день до праздника заволокло тучами небо, подул свежий южный ветер, верный предвестник пурги, которая, начавшись, обычно продолжалась в этих местах не менее трех суток.

— Это как по расписанию, — подтвердил такой прогноз на очередной планерке Курносов. А он-то, родившийся на Амуре потомок первых русских переселенцев, знал здешнюю погоду.

И верно: с утра восьмого марта пошел снег, заозоровал штормовой ветер. Он пронизывал насквозь плохо одетых людей, срывал с ветхих крыш рубероид, прижимал к земле дымы заводских труб, наметал сугробы на дорогах, тропках, принуждая кирпичников непрерывно расчищать подходы и подъезды к цехам и карьерам. Но несмотря на все это, настроение у наших женщин было праздничным. Лукина, узнавшая, что мы достали для вечеринки спирт и кое-что из закусок из фондов дополнительного питания, оповестила об этом всех. Несколько женщин отрядили в столовую готовиться к банкету. Я обходил цехи, поздравлял женщин с праздником. И везде встречал оживление, улыбки на усталых, но сегодня повеселевших лицах этих, вконец, кажется, измотанных, женщин и девчат.

— Сегодня за нами мужчины должны ухаживать! — кричит со своей вышки на прессе Мария Сунгурова.

— Где они, мужчины! — вмешивается Лукина. — Этот, что ли? — показывает на рыжеволосого конопатого слесаря Никиту Манаенко.

— А что? Я мужик в самом соку, — посмеивается Манаенко.

— Вот именно: в соку. Сок-то из тебя, паря, давно вышел, — острит под общий смех Лукина.

Наш заводской «треугольник» — я, Кондратенко, председатель завкома Кривошеев — обсуждаем детали проведения вечера. Доклад коротенький должен быть. Его взялся сделать Копейкин. Он тоже сидит вместе с нами, дает советы. Составили списки премированных, награжденных почетными грамотами. Премировали рыбой, сохачьими лапками, мороженной картошкой. Деньги в ту последнюю военную весну мало чего значили…

Приятную нашу беседу о предстоящем празднике прервал старик пожарник, подчиненный Копейкина. Он ввалился без спроса в кабинет и закричал:

— Товарищ Копейкин, горим!

У Копейкина затряслись губы, лицо посерело. Спросил сорвавшимся голосом:

— Где горит?

— Карьер… опилки… от печки… — последние слова донеслись уже из коридора. Пожарник выбежал на улицу, вслед за ним выскочили и все мы. Каждый понимал, что пришла большая беда. И завод может остановиться, и грозит нам всем, ответственным, большим за все это наказанием.

Не зря старый Копейкин под смешки кирпичников регулярно проводил учения со своей инвалидной командой. В считанные минуты были брошены к карьеру шланги от исправных всегда гидрантов к очагу огня. Правда, самого огня видно не было, но дым зловеще выбивался клубами из-под настила бревен и слоя опилок под ним. Все заводчане сбежались сюда. Мы с Кондратенко обошли в карьере все забои, выводя людей на свежий воздух, проверяя, чтобы никто не остался. Мы кашляем и чихаем в задымленном подземелье. Встретили здесь Марфу Лукину. Она, невесело улыбаясь, сказала: