Сергей Мосияш - Одиссея батьки Махно

— Ясно, — усмехнулся Лепетченко. — А потом что?

— Нам важно, чтоб он уже не ушёл отсюда. Свяжитесь со стрелочником северного выезда, чтобы и он первый путь перевёл на тупик. И всё. Бронепоезд у нас в кармане.

— Ну, батя, ну, Нестор Иванович, — покрутил восхищённо головой Лепетченко. — Придумал же.

Когда адъютанты убежали, Махно заговорил с Дерменжи:

— Значит, так, матрос, дай команду, чтоб все исчезли, затаились. Нечего под пули лбы высовывать. Будем действовать так. Я с вокзала, ты тут от пакгауза. Если у меня там сорвётся, и он, двинувшись на выход, заедет сюда. Ты действуй. Не зевай. Гранаты есть?

— Парочку найдём. Но, Нестор Иванович, в бойницу попасть будет трудно, да и, боюсь, не проскочит граната через щель.

— Да. Пожалуй, ты прав. — Нестор на несколько мгновений задумался. — Тогда сделаем так... Будем их выкуривать.

— Как?

— Очень просто. У тебя есть хлопцы в ватниках?

Пусть пожертвует один, скажешь, я потом ему полушубок достану. Вату всю вытрясите и горящую суйте бронепоезду во все щели. Её тушить трудно, а без воды и невозможно.

Впрочем, возможно, я с ним у вокзала управлюсь, тогда и твой пакгауз не понадобится. Но готовым будь. Дай мне с дюжину отчаянных парней, сильных, крепких, не таких, как я. И каждому обязательно пистолет или наган и нож.

С юности жил в душе Нестора актёр. Из-за малого роста и тщедушности его не хотели записывать в самодеятельность. Уговорил, умолил. Приняли. Но роли давали крохотные, то мальчишек, то девчонок. А ему так мечталось сыграть главную. И вот приспело время. Сам и драматург, сам и исполнитель: то штабс-капитан, то невеста на свадьбе. А теперь вот и начальник станции. Хорошая роль и опасная.

Пуст перрон, стоит у самого пути начальник станции в красной фуражке, сзади его на фронтоне вокзала огромный белый флаг, сооружённый из буфетной скатерти.

Словно раздумывая, попыхивая паром, не спеша, подкатывает к вокзалу длинное бронированное чудище с торчащими трёхдюймовками и осиными жалами пулемётов. Впереди катятся две платформы с балластом, такие же прицеплены к хвосту. Это для страховки: бронепоезд нащупывает путь, и в случае, если он заминирован и гремит взрыв — пострадают платформы с балластом, а бронепоезд останется цел.

У начальника станции в левой руке чехольчик с двумя флажками — жёлтым и красным. Сейчас развернут жёлтый, разрешающий ехать неспешно. Перед остановкой блиндированный паровоз коротко гукнул, зашипели тормоза. Машинист остановил так, как приказано было по связи, главный выход из командного отсека оказался как раз напротив начальника станции.

Загромыхал внутренний запор бронированной двери, поросёнком взвизгнули несмазанные петли. Тяжёлая дверь отворилась. В её проёме появился полковник.

— Ну где эти, так называемые? — крикнул начальнику станции.

— Отступили, ваше превосходительство. Бежали.

— А кто за начальника? — спросил полковник, спускаясь по приступкам из наваренных скоб.

— Я, ваше превосходительство.

— Ты?

— Да я... Махно, — и тут же выстрелил в полковника и в офицера, спускавшегося за ним.

Полковник свалился на землю, офицер упал в проходе за порожком. Нестор, продолжая стрелять в дверной проем, кинулся к ступенькам и в мгновение ока оказался в бронепоезде. От вокзала уже бежали с пистолетами в руках повстанцы.

— Ты знаешь, — рассказывал Махно Белашу, — они опомниться не успели. Нам, наверное, меньше минуты понадобилось. Нет, Виктор, Суворов не зря быстроту ставил на первое место, а за ней уже шёл «натиск».

— Что, так никто и не выстрелил?

— Никто. У офицерья пистолеты в кобурах были, а мы ввалились уже с огнём.

— Везуч ты.

— Ну как съезд? Вижу закончился.

— Да. Приняли резолюцию о земле. Кушнарёв возражал. Что, говорит, делить шкуру не убитого медведя. Вот, мол, освободим землю от врагов, тогда и решим. Но наши дружно возопили, что эдак у нас армия разбежится, надо сейчас провозгласить, чтоб каждый знал, за что он воюет.

— Ну и как?

— Приняли так, что земля принадлежит тем, кто на ней трудится. Передаётся крестьянину бесплатно, по норме, то есть сколько он сможет обработать. И съезд протестует против национализации и создания так называемых совхозов. Коллективная обработка земли может быть только по решению самих крестьян.

— Ну и правильно. Вставили, значит, перо Раковскому.

— Не только ему, — улыбнулся Белаш, — но и большевистской партии. Никаких назначений свыше, только избрание снизу, народом. Главная власть у нас съезд, между съездами Военно-Революционный Совет.

— Избрали?

— Да. Около 15 человек.

— Кто председателем?

— Учитель Чернокнижный, он грамотный. А тебя, Нестор, почётным председателем Совета.

— Вы так скоро из меня икону сделаете. На съезде «почётный», в Совете «почётный».

— Ну, ты ж сам отказался вести съезд.

— Меня фронт всё время отрывал. Кстати, как там у Петренки?

— Бронепоездом подходил к станции Очеретино, обстреливал.

— Какой состав Военно-Революционного Совета по партийности?

— В основном анархисты, три эсера и три большевика.

— Вот это хорошо, что ещё и большевиков выбрали. Это наш молчаливый упрёк коммунистам: вы из Совета всех изгоняете, а у нас революционные партии все равны.

— Пришла телеграмма из Екатеринослава, 21-го к нам прибывает Дыбенко, как я догадываюсь, на смотрины.

— Ну что ж, устроим смотрины. Вели Васе Куриленко выделить лучший батальон и эскадрон. Чтоб был и духовой оркестр.

Дыбенко ведь может и к раненым заглянуть, так что предупреди Правду. А Дыбенке телеграфируй, что ждём его на станции Пологи.

— А почему не в Гуляйполе?

— Хочу ему трофей наш показать. А от Пологов домчим тачанкой в сопровождении конного эскорта. Действуй, Виктор.

К приезду Дыбенко начальник снабжения отряда Ольховик раздобыл для батьки тужурку с «разговорами» и белую высокую барашковую папаху.

— А ну-ка, Нестор Иванович, примерь.

Махно, всегда остававшийся в душе артистом, не равнодушен был к переодеваниям. С удовольствием надел новенькую тужурку. Пройдясь ладонью по чёрному плетению «разговоров», резко контрастировавших с бежевым цветом тужурки, Нестор спросил:

— И это в кого ж ты меня нарядил, Антон?

— Это форма венгерского гусара. Если не глянется, есть ещё австрийская и немецкая формы.

— Нет-нет, сойдёт эта. Гусаром ещё не был. И папаха сидит неплохо.

— Конечно, не то что студенческая фуражка. Она разве что на лето. А сейчас зима, чай, папаха теплее, ну и вообще...

Что значило «вообще», Ольховик не осмелился расшифровывать, боясь обидеть батьку, бывшего невысоким, а папаха зрительно добавляла ему роста. Но Махно догадывался, о чём смолчал начснаб, и вполне ценил его деликатность. Помнил присловье матери, оправдывавшей малый рост последнего «поскрёбыша» — сына: «Мал золотник, да дорог».