Эрнст Мезаботт - Иезуит. Сикст V [Исторические романы]

Кончив скромный ужин, Роза сказала:

— Теперь мы можем идти, микстура готова.

— Пойдем, — отвечал юноша.

Они отошли в угол здания. Роза отыскала кольцо, ввинченное в камень, подняла его и стала спускаться вниз в подземелье. Тито последовал за ней. Подземелье, в которое спустились молодые отщепенцы, служило им убежищем, оно не имело ни окон, ни дверей и находилось под развалинами храма; в одном углу был устроен камин, дым от которого проходил через пролом стены, в другом лежала куча сухих листьев — это была постель — и висел ночник из бараньего сала, освещая мрачные своды подземелья.

— Лукреция Борджиа, выучившая мою мать приготовлять этот яд, — говорила Роза, садясь на сухие листья, — ставила непременным условием, чтобы эта жидкость была дана в кушанье или в питье тому, кто предназначался быть отравленным, но впоследствии опытным путем установлено, что яд можно употреблять и другим способом. Достаточно положить одну каплю в мыло, духи или цветок, и, если вымыть руки этим мылом, надушить платье, понюхать цветок, человек умрет непременно. Но самая главная особенность этого яда, — продолжала, оживляясь, Роза, — заключается в том, что его действие строго обусловлено дозой. Можно убить человека сразу, как молнией, можно продлить его страдания на месяц, два, три, даже на год, смотря по надобности. О, колдунья, сожженная на Campo di Fiori, не унесла с собой свой секрет!

— Значит, моя прелестная Роза, — сказал Тито, — в этом пузырьке мы носим десятки смертей.

— Нет, не десятки и не сотни, а если понадобится, даже тысячи, мой ненаглядный, — отвечала Роза. — Вскоре Рим будет поражен ужасом, настанет целая серия смертей. Будут умирать князья, негоцианты, дворяне, воины; смерть не пощадит даже дворец Ватикана.

— Страшно подумать, — сказал Тито, обнимая талию красавицы, — ты и твоя бедная мать никогда не слыхали ни от кого ласкового слова!

— Правда, Тито! С тех пор как я себя помню, ни я, ни моя покойная мать не только не получали ни от кого ласки, но даже не видали взгляда, который бы не выражал ненависти и презрения. Между тем было время, когда моя бедная мать могла назваться совершенной красавицей. В моей памяти сохранились воспоминания раннего детства. Двух лет от роду я была невинным, беззащитным ребенком, способным обезоружить даже тигра; но моих преследователей моя невинность и беззащитность не обезоружила. Сколько раз моя несчастная мать, защищая меня своим телом, была ранена камнями, которыми в нас швырял народ, когда мы шли по улице. С тех пор в моей груди умерла жалость к этому подлому народу, и я с наслаждением думаю, что в числе отравленных моим ядом будут и те, которые швыряли камнями и грязью в мою несчастную мать пятнадцать лет назад!

— Неужели никто никогда не оказал тебе милосердия? — спросил Тито.

— Только один раз, когда я была еще совсем маленькая, — продолжала Роза, — какой-то старый капуцин сжалился надо мной. Около Форо на нас с мамой напали мальчишки, в это время проходил старый монах и защитил нас. Несмотря на его дряхлость и немощность, в его голосе было столько силы и величия, что мальчишки тотчас же разбежались. Я помню, монах взял меня на руки, стал ласкать и расспрашивал у мамы о нашей бедности.

— Ну а ты что же?

— Я тогда еще ничего не понимала, мне было всего четыре года, однако тотчас же заметила, что к поясу монаха был привешен большой серебряный крест; ты понимаешь, для нас целый капитал. У меня в кармане всегда были маленькие ножницы, меня мать учила употреблять их в случае надобности, и я часто, пользуясь своим возрастом, воровала. Потихоньку вынув из кармана ножницы, я мигом отрезала крест от пояса монаха и, хотя сделала это очень ловко, однако старик заметил и поймал меня на месте преступления.

— Могу себе представить, как разгневался благочестивый отец! — смеясь, сказал Тито.

— Напротив, на глазах его показались слезы, и я помню он прошептал: «Боже великий, с этих лет! Как велика должна быть их бедность». Потом подал крест матери моей и сказал: «Продай этот крест, потому что я не могу помочь тебе деньгами, у меня их нет, но помни: всякий грех этого ребенка падает на твою голову». Сконфуженная мама бросилась перед монахом на колени, но он не хотел слушать ее благодарности и, уходя, сказал: «Прощай, помолись Господу Богу за грешную душу Феличе». С тех пор я никогда его более не видала.

— Хороший монах! — вскричал Тито. — Как бы я был счастлив услужить ему за то, что он помог моей милой Розе!

— О это невозможно, — с грустью отвечала молодая девушка, — по всей вероятности старого монаха давно и на свете нет, он и в то время был такой дряхлый; мне нигде не удавалось его встретить.

— Значит, теперь мы одни с тобой, моя прелестная Роза, — продолжал Тито. — И нас никто не любит, и мы никого не любим.

— Нет, — живо возразила Роза, — со мной еще был один случай, который я никогда не забуду.

— Опять монах тебя спас?

— Нет, на этот раз бандит. На площади Покте напали на меня мальчишки, я отчаянно защищалась, публики прибавлялось все более и более, наконец собралась целая толпа; произошел беспорядок, явились полицейские, мне скрутили руки назад и повели в тюрьму, откуда я, конечно, могла выйти только на виселицу; с нашим братом плебеем, как тебе известно, не церемонятся. Когда меня вели в тюрьму, нам встретился всадник, вооруженный с головы до ног, с двумя телохранителями, также вооруженными, он живо растолкал народ, ударил своей длинной шпагой сбира, который меня держал, толпа, разумеется, мигом разбежалась во все стороны. «Беги, — сказал мне мой избавитель, — и благодари Бога, что ты встретила меня, иначе быть бы тебе на виселице. Вспоминай иногда Ламберто Малатесту».

Сказав это, он дал шпоры лошади и ускакал так, что я не успела его поблагодарить.

— Итак, из всех этих синьоров, величающих себя честными, над тобой, бедным, беззащитным ребенком, сжалились только двое: нищий монах и бандит, живущий вне закона. Боже великий! — говорил Тито, сжимая кулаки. — Если бы я мог отравить весь воздух, которым дышат эти мнимые христиане!

Наступило молчание. Каждый из юных собеседников погрузился в свои мысли. Тито строил планы, как бы отомстить обществу за все его несправедливости; а Роза придумывала средства пустить в ход свой смертоносный яд среди синьоров Рима. В это время наверху послышались чьи-то шаги. Тито услыхал их первым.

— Посмотри, кто там ходит, — сказал он своей возлюбленной.

Роза с ловкостью кошки вскарабкалась на стену, отвалила камень и вышла наверх. Перед ней стоял молодой человек, и хотя он был тщательно закутан в широкий плащ, но кардинал австрийский Андреа в нем тотчас же узнал бы кавалера Зильбера. Молча он подал Розе маленький пузыречек, куда она налила ему несколько капель яда. Спустившись снова в грот, Роза, подавая Тито кошелек с золотом, сказала: