Эрнст Мезаботт - Иезуит. Сикст V [Исторические романы]

— Кто там? — спросил лейтенант, услыхав шум в приемной.

Дверь отворилась, и на пороге показалась Барбара.

— А, это ты, кормилица? — вскричал Гербольт. — Садись ближе ко мне; Фронтино, — обратился он к слуге, — распорядись, чтобы приготовили хороший завтрак для моей дорогой кормилицы, потом возвращайся завить меня.

Лицо и вся фигура Барбары представляли совершенную противоположность тому, что мы видели в конторе Соломона Леви. На ней было надето черное платье и шляпка, шею украшало золотое ожерелье, волосы были тщательно приглажены. Барбару уже нельзя было назвать старухой, она выглядела тридцатилетней женщиной-красавицей. Ее выразительные глаза блестели, улыбка играла на тонких губах. Барбара была счастлива, она видела своего дорогого Карла.

Гербольт в свою очередь был очень привязан к кормилице. От самого раннего детства она выказывала ему самую нежную привязанность. Не подозревая в ней родную мать, он тем не менее ценил любовь Барбары как своей кормилицы. Гербольт в сущности был недурной человек, имел очень доброе сердце, хотя общество и наложило на него печать великосветского фата, но природа его осталась та же. Он искренне был привязан к кормилице и всегда с особенным удовольствием принимал ее.

— Представь себе, Карл, — говорила, усаживаясь, Барбара, — меня к тебе пускать не хотели. Лакей в приемной сказал мне, что ты занят своим туалетом. Будто бы я, вскормившая тебя, не имею права присутствовать при твоем одевании.

— Этот другой мой лакей совершенный осел, — вскричал Гербольт, — его надо прогнать. Как же ты с ним сладила?

— Очень просто, сунула ему в лапу скудо, он меня и пустил к тебе.

— Скудо! — вскричал молодой человек. — Ты, кормилица, должно быть, очень богата.

Еврейка улыбнулась.

— У меня есть более, чем мне необходимо на мои скромные расходы, — сказала она. — Когда я закрою глаза, ты получишь небольшой сюрпризец. Но поговорим о более веселом. Я получила ответ из Ливорно.

— А! — с живостью воскликнул Карл. — Это документы, о которых ты мне говорила?

— Именно. Вот свидетельство о твоем рождении, — продолжала Барбара, вынимая из кармана бумагу, — это выписка из книги церкви святого Лоренцо; эта книга сначала исчезла, думали, что она сгорела, но старый священник сохранил дубликат. Вот подписи четырех нотаблей [111] Нотабли ( фр . notable) — во Франции в XIV–XVIII веках представители высшего духовенства, придворного дворянства и городских верхов — члены созываемого королем собрания — собрания нотаблей. Ливорно и их заявление, что они знали лично капитана кавалера Гербольта, находившегося на службе Франции, у которого родился сын Карл, вверенный опеке Барбары Перино после смерти капитана Гербольта.

Молодой человек весь просиял от радости, рассматривая документ.

— А вот родословное дерево, — продолжала еврейка, — и копия с духовного завещания, по которому глава дома, твой дядя барон Гербольт, делает тебя наследником своих титулов, замка и всего своего имущества; он умер два месяца тому назад.

— Богатое наследство? — спросил Карл.

— Ну этого нельзя сказать, на замке было много долгов, которые я вынуждена была заплатить, не желая лишить тебя этого родового гнезда твоих предков. Долги заплачены, конечно, от твоего имени.

— Титул! Древний феодальный замок! — вскричал вне себя от радости молодой человек. — Кормилица, ты просто мой добрый гений! Ты устраиваешь мое счастье на земле: деньги, почести, положение в обществе, ты все мне даешь!

— Не надо преувеличивать, дорогой Карл, — отвечала еврейка, целуя белый лоб молодого человека, на котором искусный Фронтино уже изобразил очень красивые кудри. — Я только практична, люблю тебя и желаю, чтобы ты был счастлив.

Гербольт с восторгом глядел на свою кормилицу.

— Знаешь, о чем я думаю? — сказал он после непродолжительного молчания.

— О чем, дитя мое?

— Я думаю, если бы я знал мою родную мать, я не мог бы ее любить более, чем я тебя люблю. Скажу более: мне думается, я ее любил бы даже менее…

Две незаметные слезы, скатившиеся из глаз счастливой матери, были ответом на эти слова сына. Она уже забыла все опасности и унижения, которые вынуждена была перенести, чтобы незаконнорожденному еврейскому мальчику доставить почетное имя древнего дворянина. Она уже не думала о том, что каждая из этих подписей на документах куплена слишком дорогой ценой; старый барон Гербольт, известный мот и развратник, иначе не соглашался признать в своем духовном завещании милого племянника Карла наследником своих титулов, как за громадное вознаграждение и, получив условленную плату, вдруг вознамерился изменить завещание, но тут помог доктор еврей, поспособствовав неожиданной кончине старого барона. Все забыла любящая мать, она была истинно счастлива, видя, как сын ценит ее заботу о нем.

Тем не менее лицо Карла вдруг совершенно неожиданно погрустнело, Барбара не могла не заметить этой перемены и спросила:

— Что с тобой?

— Ах кормилица! — прошептал молодой человек. — Есть в моем сердце горе, которое не в силах ты уничтожить никаким золотом.

— Что же заботит тебя, скажи мне, Карл.

— Хорошо, я тебе признаюсь как самому моему дорогому другу. Я люблю одну женщину, люблю страстно, до безумия, и, на мой взгляд, ни одна женщина в мире не может сравниться с ней. К моему великому несчастью, она не только не отвечает мне взаимностью, но, напротив, презирает меня. Я чувствую, что умру от горя! — прибавил молодой человек.

— Не заблуждаешься ли ты, дитя мое? — сказала, улыбаясь, кормилица. — Если я не ошибаюсь, эту женщину зовут княгиней Морани?

— Да, кормилица.

— Ну так можешь успокоиться, она будет принадлежать тебе, и так скоро, как ты и не ожидаешь.

Молодой человек с удивлением смотрел на свою кормилицу и не верил своим ушам. В это самое время дверь отворилась, вошел лакей и подал ему письмо следующего содержания.

«Княгиня Морани будет ждать кавалера Карла Гербольта у себя во дворце сегодня от двух до четырех часов».

— Ну вот видишь, что я тебе говорила?! — воскликнула еврейка.

Карл с криком радости бросился в объятия своей кормилицы.

Место, называемое Foro Romano, где совершались великие дела в древнем Риме, составлявшее гордость римлян, папское правительство отвело для скотного рынка — Campo Vaccino. В эпоху нашего рассказа эта площадь была совершенной пустыней и пользовалась самой дурной репутацией. Невежественная толпа утверждала, что здесь собираются ведьмы и устраивают свой адский шабаш. Папское правительство не уничтожало предрассудков, напротив, поддерживало их, вполне основательно сознавая свою силу в невежестве народа, слепо веровавшего в непогрешимость папы как наместника Христа. В конце Форо, граничившего с Колизеем, находились развалины древнего языческого храма, стены которого довольно хорошо сохранились. Дверей в храме, конечно, не было и следа, свет туда падал сверху. Это место в особенности вызывало страх, ибо в храме, по утверждению «очевидцев», было главное сборище ведьм. Часто в темную, безлунную ночь внутри храма виднелось пламя, что служило несомненным доказательством присутствия адской силы. Папская полиция, поддерживая в гражданах предрассудки, сама была далека от мысли приписывать всем этим явлениям сверхъестественный характер и некоторое время следила за храмом. Убедившись, что в нем не собираются политические заговорщики, а что он служит кровом для самых мирных бродяг, власти оставили храм в покое, не разуверяя граждан в их убеждении.