Игорь Ефимов - Бунт континента

Джефферсон задавил гневный порыв и сказал почти спокойно:

— Мистер Пэйн, завтра я передам полторы сотни моих невольников в вашу собственность. Что вы намерены с ними сделать? Немедленно отпустите всех на волю? И будете думать, что это облегчит их судьбу?

— В конце своего эссе я делюсь с читателями мыслями по этому вопросу. Кому-то из отпущенных можно будет выделить участки земли за умеренную ренту. Кого-то обучить ремеслу и устроить на работу в соответствующие мастерские. Старые и больные, конечно, какое-то время должны оставаться на попечении бывшего хозяина. Все это я не выдумывал из головы. У меня перед глазами был пример Мозеса Брауна, богатого квакера из Род-Айленда. Три года назад он отпустил на волю всех своих рабов и помогал им начать новую жизнь.

— Но при этом его брат, Джон Браун, остался активнейшим работорговцем в колонии. Должен ли был Мозес убить брата за то, что тот не последовал его примеру? Законодательное собрание у нас в Вильямсбурге в свое время приняло закон: все освобожденные рабы должны немедленно покинуть Вирджинию. Другой закон объявляет уголовным преступлением попытку обучить раба грамоте. Куда уедут освобожденные вами рабы, не умеющие читать и писать? Или вы предложите мне разогнать плохих вирджинских законодателей и откуда-то набрать новых, разделяющих идеалы христианского милосердия?

— Я не говорю, что желаемые перемены можно осуществить за один день, месяц, год. Но начать стремиться к ним, настаивать на них можно уже сейчас. В тексте же Декларации, подготовленном вами, я не нашел никаких призывов к запрету торговли людьми.

— Текст Декларации? — Джефферсон упрямо нагнул голову, поколебался какое-то время, потом взял со стола свой портфель и начал извлекать оттуда исписанные листы бумаги. — Доктор Раш, вчера вы спросили меня, отчего я не разделяю всеобщего ликования по поводу объявления независимости Америки. Позвольте мне теперь объяснить вам причину.

Он расчистил место на столе, положил рядом две стопки страниц.

— Слева я кладу текст Декларации, который был утвержден Конгрессом. Справа — мою рукопись. В ней отмечены места, не попавшие в окончательный текст. Прошу вас, прочтите их вслух.

Раш взял протянутый ему листок, бросил укоризненный взгляд на Пэйна, начал читать.

— «Английский король поднял жестокую войну против самой природы, попирая священные права на жизнь и свободу жителей далеких африкан-ских стран, которые не представляли никакой угрозы для его государства. Он пленял их и отправлял в рабство в другое полушарие в таких условиях, что многие погибали во время перевозки. Пиратство было всегда прерогативой язычников, но тут этим занялся христианский монарх. Стремясь держать открытым тот рынок, на котором продают и покупают людей, он подавлял все наши попытки законодательными мерами покончить с этой позорной торговлей. А сегодня он подстрекает тех самых людей, которых обрек на неволю, поднять оружие против нас и тем самым купить себе свободу, которой он же и лишил их».

Голос доктора Раша постепенно набирал уверенность, звонкие оратор-ские интонации прорывались на ключевых словах. Чарльз Пил слушал, за-стыв с грифелем в руке. Томас Пэйн качал головой, вздыхал, поднимал глаза к солнечному квадрату на потолке.

— Я предъявлял обвинения не только королю, — сказал Джефферсон. — В условиях парламентской монархии избиратели тоже несут ответственность за действия избираемого ими правительства. Прочтите вот отсюда.

— «Мы взывали к великодушию и справедливости англичан, призывая их воспротивиться узурпаторам, сеявшим раздор между нами. Но на своих свободных выборах они снова избирали этих людей в парламент. И сегодня они не протестуют, когда их повелитель посылает против нас не только своих солдат, но также иностранных наемников. Это вынуждает нас забыть преж-нюю братскую любовь к соотечественникам и отнестись к ним так, как относимся к остальному человечеству: друзья в мирную пору, враги в пору войны. Путь к счастью и славе открыт для нас так же, как и для них».

Томас Пэйн встал со своего стула, направился к Джефферсону, не глядя нащупал его ладонь и начал сжимать и трясти ее обеими руками.

— Да, я согласился на эти вымарывания, — сказал Джефферсон. — Но чувство было такое, будто мое любимое детище у меня на глазах искалечили. Я уговаривал себя смотреть на происходящее как на жертвоприношение. Принести жертву на алтарь единства колоний — это казалось мне оправданным. Если мы все будем держаться только высоких принципов, мы никогда...

— Да ведь и я тоже! — с горячностью перебил его Томас Пэйн. — Тоже не решился включить свое эссе о рабовладении ни в одно из изданий «Здравого смысла». На сегодняшний день... Половина страны живет невольничьим трудом... То, что вызревало в течение столетия, невозможно переделать ни в год, ни в два...

— Особенно посреди полыхающей войны, — сказал доктор Раш. — Мистер Джефферсон, эти два американских патриота через несколько дней отправляются на бастионы, возводимые нынче вокруг Нью-Йорка. Не кажется ли вам, что двум депутатам Конгресса было бы уместно на прощанье хотя бы угостить их хорошим обедом в таверне за углом? И поднять тост за их благополучное возвращение?

12 июля, 1776

«Адмирал лорд Хоу прибыл к берегам Стейтен-Айленда с мощной эскадрой. Имея под своей командой такие силы, он был уверен в успехе. Однако, демонстрируя военную мощь Великобритании, он все еще был в плену иллюзии, что примирение возможно. В выпущенной пышной Декларации он обещал полное прощение главным руководителям колоний, уклонившимся от исполнения своего долга, при условии, что они поспешат вернуться к подчинению власти законного короля, и обещал им возвращение монаршей милости».

Мерси Отис Уоррен. «История революции»

2 сентября, 1776

«Мы высадились на Лонг-Айленд 22 августа, не встретив сопротивления. Отступая, янки сжигали все посевы и угоняли скот и лошадей... Ночью 26-го генерал обошел левый фланг мятежников; я был послан обойти правый, имея восемь батальонов, два отряда лоялистов Нью-Йорка и десять орудий. Утром 27-го я занял выгодную позицию перед укреплениями мятежников. В течение нескольких часов длились стычки и артиллерийская дуэль, которые отвлекли все внимание неприятеля на мой отряд, так что они не заметили продвижения основных сил, пока не были полностью окружены. План этот хранился в абсолютном секрете, так что ни рядовые, ни офицеры не знали направления удара, что принесло нам полную победу... Всего противник потерял примерно три тысячи человек — убитыми, ранеными, утонувшими, взятыми в плен. На нашей стороне всего 50 убитых и 200 раненых, многие из них — легко».