Игорь Ефимов - Бунт континента

Дальше — прибывший из Германии барон фон Штойбен. В Европе он служил в армии Фридриха Великого, был хорошо знаком с приемами насаждения строгой дисциплины. Во время зимовки в Вэлли Фордж он учил ополченцев быстро выстраиваться в боевой порядок, беспрекословно подчиняться командам офицеров, регулярно чистить и смазывать мушкеты. Англий-ский его был очень ограничен, поэтому Гамильтону часто доводилось выступать в роли переводчика. Барон сознавался ему, что в американцах он обнаружил боевой дух, сильно отличавшийся от того, который доминировал в прусских войсках. Там рядовые считались пушечным мясом, главным достоинством которого было слепое подчинение. Здесь, как он выражался, «я открывал гражданов, познавших, к чему они идут рисковать на смерть». Фон Штойбен сумел завоевать доверие солдат, деля с ним лишения трудной зимовки, всегда являясь на плац раньше всех, верхом, с двумя огромными пистолетами в кобурах у седла, оглашая снежные просторы громовыми командами.

Джона Лоуренса, родившегося в Южной Каролине и присоединившегося к штабу год назад, конечно, иноземцем назвать было нельзя. Но все же бЛльшую часть сознательной жизни он провел в Европе, образование получал в Швейцарии, в совершенстве овладел французским, потом жил и женился в Англии, и его жена и дочь до сих пор оставались там. Несмотря на то что отец его был богатым плантатором, Джон горячо выступал против рабо-владения и носился с идеей создания черных батальонов из освобожденных невольников.

То же самое — и Питер Мюленберг. Родился в Пенсильвании в немецкой семье и был вскоре вместе с братьями отправлен учиться в Голландию и Германию, даже служил там какое-то время в немецких драгунах. Вернувшись, стал лютеранским пастором. Ходила легенда о том, как он вступил в Континентальную армию два года назад. Для очередной проповеди выбрал тексты из Книги Экклесиаста и, дойдя до слов «время войне и время миру», объявил, что настало «время войне». После этого снял рясу, открыв под нею мундир полковника вирджинской милиции. Некоторые прихожане были так взволнованы, что тут же начали прощаться с женами и записываться к нему в вирджинский полк.

Генерал Чарльз Ли — это уж был чистокровный англичанин. Продержав его в плену полтора года, британское командование затем обменяло его на своего пленного офицера, и он смог присоединиться к штабу американского главнокомандующего. Вашингтон относился к нему с подчеркнутым уважением, всегда спрашивал его совета, отводил ему важную роль в планировавшихся операциях.

Но Гамильтон ничего не мог поделать со своими подозрениями.

Из донесений лазутчиков в Нью-Йорке он знал, в каких условиях содержался там пленник. Генералу Ли был предоставлен трехкомнатный апартамент в здании городского совета, придан личный слуга. Каждый вечер близлежащая таверна доставляла ему обед с вином и бренди, на шесть персон гостей по его выбору, за счет британской короны. Свечи и дрова тоже поставлялись бесперебойно. После возвращения из плена генерал Ли должен был заново присягнуть на верность Конгрессу. Гамильтон заметил, что, давая клятву, Ли дважды снимал руку с Библии. За спиной Вашингтона он неустанно критиковал его действия, объявлял неспособным вести за собой большую армию.

Рядом с генералом Ли на складном табурете с трудом пристроил свой объемистый зад Генри Нокс. Родился он в семье иммигрантов недавно прибывших сюда из Шотландии и Ирландии. Ирландский акцент иногда проскальзывал в его речи. Так же, как и Гамильтон, он должен был уже в двена-дцать лет пойти работать клерком в лавке, так же жадно зачитывался книгами по военной истории, так же рано был зачарован грозной мистикой артиллерийских стволов.

Ну а сам Гамильтон? Должен ли был он и себя считать иноземцем? Пришельцем, занесенным в Америку причудливыми ветрами судьбы? И кто, как не судьба, подстроила так, чтобы он и его батарея раз за разом попадались на глаза генералу Вашингтону в боях под Брунсвиком, Трентоном, Принстоном? Во время зимовки в Морристауне генерал предложил ему пост адъютанта, а весной 1777 года Гамильтон уже вел почти всю обширную переписку штаба армии, сортировал сообщения лазутчиков, допрашивал британских дезертиров. Вскоре главнокомандующий проникся таким доверием к суждениям и эпистолярным талантам своего молодого помощника, что стал доверять ему составление писем к Конгрессу и соперничающим генералам, ухитрявшимся интриговать друг против друга даже в разгар войны.

Нелегко далась Гамильтону поездка на север, в армию генерала Гейтса. Самолюбивый генерал был явно возмущен тем, что Вашингтон прислал для переговоров молоденького адъютанта, а не кого-нибудь чином повыше. Пришлось пустить в ход все приемы дипломатического и даже театрального искусства, чтобы уговорить Гейтса отправить две пехотные бригады на подкрепление армии Вашингтона. Зато в этой поездке Гамильтону удалось повидаться с другом студенческих лет Робертом Тропом. Тот служил в пехотном полку, а квартировал в доме генерала Скайлера. И глаза двадцатилетней дочери генерала Элайзы с тех пор всплывали в памяти Гамильтона в самые неожиданные и неподходящие минуты.

Самое трудное задание выпало ему после битвы при Брейнтри летом 1777 года, когда стало ясно, что Филадельфию отстоять не удастся. «Мне так же трудно отдавать вам этот приказ, — писал Вашингтон, — как вам будет трудно выполнять его. Но армия срочно нуждается в лошадях, обмундировании, продовольствии, одеялах. Возьмите сотню солдат и отправляйтесь в город, чтобы реквизировать все это у жителей, по возможности действуя деликатно и не озлобляя население против нас». Гамильтон и его солдаты двигались с подводами от дома к дому, и в каждом он оставлял расписку с обязательством от имени Конгресса возместить в будущем стоимость реквизированного добра.

В другой раз он был послан уничтожить запасы муки в складе на берегу реки Скулкил. Пока они с солдатами подтаскивали связки хвороста к деревянным стенам, выставленный часовой выстрелом предупредил их о приближении британского разъезда. Американцы бросились к заготовленной лодке, стали выгребать на середину реки. Драгуны открыли по ним стрельбу, убили одного солдата. Гамильтон вместе с остальными прыгнул в воду, до-плыл до другого берега. Но часовой, остававшийся на берегу, увидев пустую лодку, уносимую волнами, решил, что все погибли, и донес об этом в штаб. Вымокшего Гамильтона штабные встретили потом таким ликованием, будто он вернулся с того света. Именно в эту ночь он отправил в Филадельфию гонца с письмом, предупреждающим членов Конгресса о приближении британцев.

Штабным офицерам часто приходилось ютиться вчетвером, вшестером в одной комнате, рядом с кабинетом генерала, порой спать по двое в одной постели. Но, видимо, выбирая их, Вашингтон искал близких по духу себе — надежных, искренних, внимательных к нуждам окружающих, способных подавлять вспышки раздражения, — поэтому атмосфера дружелюбия и покладистости нарушалась крайне редко.