Игорь Ефимов - Бунт континента

Пора было отправляться на митинг. Приятели, выйдя за ворота кампуса, сразу окунулись в пеструю толпу на Бродвее. Клерки из торговых контор, разноплеменные матросы с кораблей, стоявших в гавани, уличные торговцы, городские чиновники, служанки с полными провизии корзинами, заляпанные известкой штукатуры, загорелые фермеры текли и текли, заражаясь друг от друга настроением дневной деловитости. По мостовой время от времени проезжали верхом посыльные, офицеры городской милиции, плантаторы из Южных штатов. Катили коляски с дамами, укрывшимися под прозрачными зонтиками, в соломенных и фетровых шляпах, копирующих лондонскую моду.

— И всех этих прелестных женщин ты хочешь лишить главной радости их жизни! — воскликнул Роберт Троп. — Если вам удастся добиться бойкота английских товаров, они останутся без этих кружевных накидок, без румян, без шелковых лент, так поэтично трепещущих на ветру, без корсетов из китового уса, так изящно охватывающих их талии. О, как жестоки могут быть начитанные мужчины!

— Твои башмаки, твой жилет, твой ремень с серебряной пряжкой тоже, насколько я знаю, были сделаны не по эту сторону океана. Не о себе ли ты льешь эти горькие слезы сострадания?

Трава на общинном поле должна была сражаться не только с горячим солнцем, но и с тысячами подошв, топтавших ее этим летом каждое воскресенье. Но каким-то чудом она ухитрялась зеленеть до сих пор. Посредине торчал высокий шест, на вершине которого блестело и слегка поворачивалось под ветерком составленное из стальных букв слово «СВОБОДА». Собравшаяся здесь толпа была более однородной по виду, городские франты и модницы остались на Бродвее. Председатель митинга Александр Макдугал, заметив Гамильтона, призывно замахал ему рукой, пригласил подняться на помост и занять одно из кресел, приготовленных для ораторов.

Первым говорил мистер Ливингстон. Описывая тягостное положение колонии Массачусетс, он призвал слушателей вообразить, что бы стало с ними самими, если бы британский парламент приказал блокировать гавань Нью-Йорка. Прекратился бы подвоз всех товаров, доставляемых водой из Вирджинии, Джорджии, Северной и Южной Каролины, Род Айленда. Бревна из Пенсильвании, пенька из Коннектикута, яблоки и сидр из Нью-Джерси, предназначенные на экспорт, начали бы переполнять портовые склады. А ведь у Вестминстера есть прекрасный повод для закрытия: в апреле группа патриотов, подражая бостонцам, переоделась мохавками, захватила британский торговый корабль, стоявший на рейде, и тоже выбросила в воду груз чая.

То, что говорил мистер Ливингстон, было хорошо известно собравшимся. Но слова, прочитанные в памфлете или в газете, в уюте своего дома, не могли так доставать до сердца, как слова, летящие над головами трехтысячной толпы. Будто невидимые магнитные нити натягивались между оратором и слушателями, они сгущались, сдавливали дыхание, преображали сказанное в неопровержимую истину. Гамильтон еле сдерживал себя, чтобы не вскочить и не начать восторженно аплодировать, не дождавшись конца речи.

Другие выступавшие призывали выразить солидарность с попавшими в беду жителями Массачусетса. Пусть в Лондоне увидят, что все тринадцать колоний способны действовать заодно, что их не удастся подавить поодиночке. Через два месяца в Филадельфию съедутся делегаты, выбранные для участия в первом Континентальном конгрессе. Этот Конгресс выработает план противоборства с произволом британского парламента. Наш долг — как и долг каждого американца — принять активное участие в исполнении и осуществлении предложенных мер. Конечно, прекращение торговли с Англией, Ирландией, Вест-Индией будет для многих чревато материальными тяготами. Но, когда речь идет о защите свободы, материальные интересы должны отступить на второй план.

Гамильтон, обводя взглядом поднятые лица слушателей, вдруг испытал болезненный толчок в горле и поначалу не мог понять, что произошло. Стал вглядываться снова и тут же напоролся — отыскал — возликовал — испугался: широко открытые глаза Китти Ливингстон сияли ему — да, ему одному! — из-под соломенной шляпки с голубыми лентами. Ведь можно было догадаться, что она не захочет пропустить выступление отца! От волнения он забыл приготовленное начало своей речи и, когда дошла его очередь, начал невпопад, с первого подвернувшегося — с атаки на памфлеты лоялистов-тори:

— ...Они хотят заверить своих читателей в том, что ссору с метрополией раздувают несколько смутьянов, придравшихся к трехпенсовому налогу на чай. Близорукие слепцы! Неужели они действительно не понимают, что речь идет о попрании прав и свобод английских подданных? «Великая хартия вольностей» была дана нам шесть веков назад. Но сколько раз англичанам приходилось снова и снова подниматься на борьбу за перечисленные в ней права!..

«Нет, не то... Нужно о главном: о коренном различии между свободой и рабством... Вот, сейчас...»

— Мы не наивные идеалисты, мы не требуем какой-то абсолютной и полной свободы. Свобода человека, живущего в обществе, всегда будет ограничена законами. Иначе это будет торжество беззакония и произвола. Но огромная разница между свободой и порабощением состоит в том, кто будет составлять свод законов. Если народ создает его сам, через своих избранных представителей, в результате получится страна, которую мы по праву назовем свободной. В палате общин Британского парламента нет ни одного делегата, посланного туда американскими колониями. Поэтому попытки этих джентльменов контролировать и регулировать нашу жизнь есть не что иное, как попытки порабощения...

Теперь он говорил легко и увлеченно, голос его далеко разносился над площадью. Любимые, сотни раз продуманные мысли и аргументы сплетались в логическую цепочку, как танцоры в хорошо отрепетированном танце. Под палящим солнцем обильный пот стекал ему в рот и на шею, но он не обращал внимания.

— ...Вспомнить только, как много раз мы обращались к лондонскому правительству с петициями и ремонстрациями! Имели они какой-то эффект? Жители Массачусетса обратились к трону с почтительной и верноподданнической просьбой — сменить деспотичного губернатора, которого они считали главным виновником происходящих волнений. И что же? Их петиция была объявлена «скандальной, злонамеренной и лживой клеветой». А один из членов парламента в своей речи заявил, что с американскими колониями нужно поступить так, как Рим поступил с Карфагеном.

Конец его речи утонул в криках одобрения и аплодисментах. Люди подходили, чтобы пожать ему руку, пригласить в гости, попросить текст вы-ступления для публикации в газете. Он благодарил, принимал приглашения, обещал подготовить текст речи. Но при этом все привставал на цыпочки, пытаясь выглянуть из-за широких плеч, поймать взглядом шляпу с голубыми лентами. Пот заливал глаза, и все, что удавалось разглядеть, были бесконечные ряды белых пятен с черными дырами кричащих ртов.