Любовь Овсянникова - Эхо вечности. Книга 1. Москва–Багдад

— Да, от прежних знакомых теперь придется держаться подальше. Но это же не главное.

— А что главное? — вспылила Александра Сергеевна.

— Главное надежно замести следы — документы новые купить. И всем нам навсегда забыть о Багдаде, словно его не было в нашей жизни.

Александра Сергеевна поняла, что обустроиться на новом месте и жить первое время они должны будут на ее сбережения, а дальше — на ее новые заработки. Значит, она не скоро осуществит задуманное, так как не сможет оставить отца своих детей в беспомощном положении. Надо как-то устроить его, а потом уж рвать все узы и прорываться в Россию, которая теперь называлась СССР.

Отсюда, из Кишинева, домой было так близко, просто рукой подать. Она вдыхала кишиневский воздух и, казалось, улавливала в нем родные ароматы. Тем более что тут очень часто звучала родная речь.

— Вот, детки, — сказала она Люде и Боре, — теперь мы будем жить в Румынии. И осенью вам придется идти в румынскую школу.

— Опять изучать новый язык, — захныкала Людмила, которой языки не так легко давались, как Борису.

— Ассирийцы гордятся тем, что они — лучшие в мире полиглоты, — произнес Павел Емельянович. — В этом вы можете ровняться на своего отца.

— А сколько языков ты знаешь? — поинтересовалась девушка.

— О-ой, много! — и Павел Емельянович начал загибать пальцы: — Английский, фарси, арабский, ассирийский, арамейский, идиш, иврит, азербайджанский, армянский, грузинский, курманджи {32} 32 Курманджи — курдский язык, распространенный в Ираке. пушту {33} 33 Пушту — язык пуштунов, один из восточноиранских языков; то же, что и афганский язык; он является официальным языком Афганистана (вместе с дари) и некоторых регионов Пакистана. и дари {34} 34 Дари — язык афганских таджиков, хазарейцев, чараймаков и некоторых других этнических групп. Один из двух государственных языков Афганистана. Распространен главным образом в его северных и центральных провинциях, в Кабуле, а также в северном Пакистане и в восточном Иране. Является в Афганистане языком межэтнического общения. ... Далее — турецкий, туркменский, таджикский. Ну последний похож на персидский... Немного умею говорить по-индийски. Да, я же еще русский язык знаю! Сколько ты насчитала?

— Много, — Люда посмотрела на свои пальцы. — Если без индийского, то 17 языков! И все одинаково хорошо знаешь?

— Так хорошо, дочка, что могу на них говорить и писать. Торговые договора сам на этих языках составлял, понимаешь! — он поднял вверх палец. — Твоего папу могли обыграть в карты — будь прокляты все виновные! — но в делах его еще никто не обошел. Вот так! Ваш папа хорошо знает все языки.

Борис молча загибал пальцы, считая свои языки. Он знал английский, на котором ему пришлось этой весной сдавать экзамены за начальную школу, вместе с матерью выучил иврит, с бабушкой Сарой — арамейский и ассирийский, с детьми работающих у них людей выучил фарси... Наверное, еще что-то знает. Но и пяти достаточно! В этом Ираке просто воздух такой, что все языки легко запоминаются. Хотя сестра изучать науки не любила... Вот странно — неглупая, а учиться не любит.

Борис скептически посмотрел на сестру, беседующую с отцом, — вот вымахала! Почти взрослая уже. Да так сильно похожа на отца, просто одно лицо. Еще мама ей туфли на каблуке купила, дылде кривоногой...

Мама Сара дорогу перенесла тяжело. И дело было не в возрасте, она очень тревожилась за сына, и это ее изводило. Ей казалось, что за ним кто-то наблюдает, и она не отпускала его от себя. Часто вздрагивала и начинала оглядываться, будто видела людей, способных оторвать Павла Емельяновича и увести от нее.

— Как же получилось, сын, что ты так низко пал? — причитала она, приклоняясь к нему. — Ведь у нас в семье не было худых людишек. А ты... ты всех погубишь... Благодари Сашу, что она вовремя забила тревогу и спасла наши деньги. А тебя спасла от расправы...

— Я знаю, знаю, мама... Саша — мое счастье, — говорил он. — Я очень люблю ее.

Но чаще Павел Емельянович только кривился, слушая материны речи, и вздыхал, но ничего не отвечал. Он не клялся, что покончит со своим роковым пристрастием, потому что не верил в себя, а показаться пустозвоном не хотел. Где-то в душе он еще уважал себя. Это была полная нелепость: он предал всех, полностью похоронил усилия пяти поколений своих предков, утратил родовое детище, выпустил из рук историческое дело — самую старую на Востоке аптеку, — и еще находил, за что себя уважать... Страшная иллюзия на краю пропасти!

Просто он хотел жить, чувствовать себя достойно, снять с себя оковы порока, оторвать эту пиявку от своей плоти. Несчастье пришло к нему неожиданно и так стремительно, что он еще не свыкся с мыслью о бесповоротности случившегося. Он враз стал конченым человеком, словно его косой подкосили. Видел это, понимал, а не свыкся... Ему казалось, что еще можно вернуться к нормальной жизни, к непропащим занятиям, к семье. Но с его головой что-то делалось — там крутились воспоминания об играх, комбинации карт, то воронки {35} 35 Воронка — группа карт, идущих подряд от двойки: 2, 3, 4 и т.д. Воронка не может заключать в себе менее трех карт. на руках, то мажоры, {36} 36 Мажор — карты одной масти, идущие подряд. то марьяж... {37} 37 Марьяж — король и дама одной масти. Ничего больше его не интересовало, не занимало. Уж на что он любил свою работу, людей, с которыми ее делил, но теперь все это претило ему. Как будто поселилось в нем что-то злое и прожорливое, выматывающее из него вкус к жизни. Умом он все понимал, а с влечением ничего поделать не мог.

Обустройство семьи на новом месте Александра Сергеевна, которой некогда было страдать и плакать, взяла в свои руки. При этом она руководствовалась двумя принципами: жить они должны в центре города и обращаться за советами и содействием к трудящемуся люду — все к тем же мясникам-колбасникам, которые помогли ей сделать капитал в Багдаде. В ее положении это наиболее надежные слои населения. Как-то с помощью таких воззрений ей удалось быстро найти жилье в центре Кишинева.

Не виллу, конечно, но большой двухэтажный дом, почти сельский, довольно примитивный внешне — четыре стены и вальмовая крыша. Дом стоял на улице Свечной, {38} 38 В советское время это была улица Ткаченко, сегодня — улица Чуфля. повернувшись к ней спиной. Наискосок через улицу, ближе к центру, стояла — слава тебе, господи! — православная церковь, а дальше — румынская школа. Центр есть центр, и это было главное.

Сам город ей нравился. Он был электрифицирован, в нем были больницы и школы, общественные учреждения, водопровод, общественный транспорт, даже театры и прочие удобства, необходимое для жизни. Одним словом, Европа.