Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 2. Презирая дымы и грозы

Ужас этого положения осознался супругами после того, как Борис Павлович отбыл срок наказания. Как и полагалось, после суда он был уволен с завода, и после освобождения должен был заново оформляться на работу — писать заявление о приеме, с подачей всех документов. Но документов на награждение орденом у него уже не было! Он не мог их предъявить и, следовательно, не мог претендовать на льготы и надбавки, которыми пользовался до суда. И все-все, что за этим награждением следовало, больше ему не было доступно. Увы!

Почему Борис Павлович не боролся за выдачу дубликата награды, неизвестно. Возможно, и боролся, но не добился успеха. Так что в воспоминание об этом награждении потомкам осталась лишь фотография, где он стоит с Прасковьей Яковлевной в своем дворе, а на борту его костюма красуется этот новенький орден. Фотография была сделана на следующий день после его получения! Есть еще одна фотография с Орденом — снятая с заводской доски Почета. Внизу видна сделанная тушью надпись: «Николенко Б. П. — слесарь».

Так трудно и много работать, заработать такую высокую награду, навсегда обеспечивающую его будущее, позволяющую его жене вести нормальный для замужней женщины образ жизни, — и так бездарно профукать ее... Нет слов... После такого крушения люди не живут. Но Борис Павлович перенес свои потери мужественно — упрекать ему было некого, сам виноват, что попал под руку закона, а жена всего лишь стремилась спасти его...

Он винил себя и в недосмотре за Александрой. Если бы он не ушел в свою жизнь, меньше мотался по командировкам, не гулял от жены, не тиранил семью скандалами и драками, то, возможно, у нее все сложилось бы иначе. В чем конкретно он еще мог помочь дочери и как изменить ее характер и уровень знаний, он не знал, но чувствовал вину — вот и все. Какой с нее мог быть спрос, если она все время тревожилась о матери?

А Прасковья Яковлевна, со своей стороны, удар от этой трагической истории брала на себя — пусть муж по глупости попал за решетку, это чепуха, но ведь его орден именно она навсегда похоронила своим необдуманным поступком... Как она могла так опрометчиво поступить?! Как?! От горя, от невозможности терпеть свою вину за оплошность, приведшую к катастрофическим и необратимым последствиям, она была на грани самоубийства.

Ее спасло только еще более страшное горе, пришедшее в дом с замужеством дочери, когда та привела и посадила им с мужем на шею своего странного мужа — сущего монстра, живодера и садиста. А сама при этом оказалась беременной, неработающей, не имеющей права на получение пособия по уходу за ребенком. Для Прасковьи Яковлевны это было вселенским нашествием черных сил, хохочущей бездной сатанизма!

Но это было чуть позже, а тогда она попала в какой-то лабиринт безвыходности — муж в тюрьме, дочь живет на съемной квартире и черте чем занимается в каком-то задрипанном училище, а сама она сидит дома без работы с голодным подростком на руках...

Умывшись с утра холодной водой, Прасковья Яковлевна отправлялась на поиски работы. Она готова была идти на любую посильную работу, лишь бы заработать копейку. Сельпо принципиально обходила стороной, чувствуя внутреннюю неготовность проситься туда, откуда ушла по причине крайней усталости.

На ее место в овощной киоск сразу же прыгнула Мария Лукьяновна, жена младшего брата Бориса Павловича. Это именно она следовала по следам Прасковьи Яковлевны и вышибала ее с «денежных мест». А потом, когда у нее дела летели коту под хвост, она с веселым видом утверждала, что работу запустила Прасковья Яковлевна и слиняла, а вот ей, бедной, приходится терпеть бесславие. Такую гадину полезнее всего было бы стереть с лица земли, да охотников не находилось. Впрочем, сразу после войны были охотники, готовые посчитаться с нею за шашни с фашистами, но она вовремя сбежала от них. Ладно, об этом рассказ будет в другом месте.

Видимо, думала Прасковья Яковлевна, ей надо сменить обстановку. Но куда податься? В завод идти она не решалась. Грохот, металлическая пыль и мазут были в ее представлении прообразом ада, а она пока что хотела — нет, должна была! — жить. На Кирпичном заводе работа была слишком тяжелой физически, не по ее силам.

В колхоз она всегда успеет.

День проходил за днем, а работа не находилась. Ей предложили место санитарки, то есть уборщицы, в больнице. Она сказала, что подумает, а сама... не могла решиться. Даже в Синельниково ездила, там искала. Была бы она сама, так согласилась бы пойти проводником на пассажирские поезда. Но с кем оставлять дочь-подростка на время многодневных поездок?

Как-то вернулась домой запыленная и голодная, а младшая дочь протягивает ей домашний пирожок с печенкой, поешь, мол. Пирожок был свежий, вкусный!

— Где ты взяла?

— Баба Баранка угостила, — опустив глаза, сказала Люба. — Она дала мне три штуки, но я два съела... не удержалась...

— Ну и хорошо, — Прасковья Яковлевна поцеловала дочь в макушку. — Мне одного хватит.

— Мне очень стыдно, мама.

— Ты же растешь, дочка! Тебе нужнее.

Наутро Прасковья Яковлевна опять куда-то шла... Слезы катились по щекам, и она их не вытирала, потому что не замечала. Она не знала, куда идти, кого просить о помощи. Подумывала, не пойти ли к секретарю территориальной партийной организации, может, он что-то подскажет. Или в сельсовет — они могут найти ей место на каком-то хуторе. Там тоже люди живут.

И тут ее окликнули. Она оглянулась — сзади ее догонял Иван Тимофеевич Козленко, сосед по улице, которого уже после ее ухода с сельпо назначили туда председателем.

— Здорово, соседка! — бодро сказал он, запыхавшись от быстрой ходьбы. — Как дела?

— Здравствуйте.

Короче, начался у них разговор. А в чем оказалось дело?

Тогда, с послереволюционного времени и по описываемые годы, хлеб в Славгороде не выпекался. Люди покупали его либо у знакомых, которые исподтишка пекли на продажу, что для многих было недоступно и дорого; либо в магазине, куда завозили хлеб из Запорожья и где выдавали по одному кирпичику на семью ввиду ограниченного привоза. Привозной хлеб хоть и был по карману, но в основном ржаной и плохо выпеченный, от него у многих болели желудки.

И вот теперь сельпо решило выпекать свой хлеб — надоело возить издалека, да еще выслушивать жалобы на его нехватку. Ведь до революции, как говорят старожилы, тут была отличная пекарня! Но где она может быть, где скрывается? Правда, давно это было, очень давно — между революцией и сегодняшним днем война пролегла... Может, фашисты разрушили пекарню? Так вроде не было таких зданий, чтобы их не восстановили. А среди отстроенных объектов пекарни не было.