Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 2. Презирая дымы и грозы

Именно в той пекарне, в адских условиях труда, где приходилось надрывать пупок, таская запредельные тяжести, и часами стоять у горячей плиты с ухватом-шестом, где рабочие смены длились по 18 часов, пережила Прасковья Яковлевна — если не учитывать войну, конечно, — самые страшные годы своей жизни, самые лютые, немилосердные, мучительные — последние годы своей молодости. Тут встретила она появление на свет первой внучки, которую пришлось выкармливать искусственно, оставив у себя; тут осиливала строительство нового дома, тут преодолевала хрущевскую реформу в хлебопечении, когда этот реформатор-самоучка весь народ посадил на кукурузу. Правильное слово «преодолевала» должно сказать о многом, что она делала для людей.

Например, официальным запросом из сельпо Прасковья Яковлевна потребовала у главврача больницы предоставить ей официальные данные о количестве жителей поселка, страдающих болезнями пищеварения, которым вредило употребление кукурузных лепешек и которым нужен был только белый пшеничный хлеб. Эти данные необходимы были для внесения изменений в производственные планы пекарни в связи с переходом страны на новую технологию хлебопечения в соответствии с последними постановлениями партии и правительства. Таких «больных», специальными стараниями врачей, набралось много. Для вящей убедительности там фигурировали все узники немецких лагерей, все старики... На основании полученной справки, где подчеркивалось, что указанная категория больных нуждается в диетическом хлебе, Прасковья Яковлевна истребовала в Райпотребсоюзе разрешение на выпечку диетического хлеба из пшеничной муки высших сортов. А поскольку в высших инстанциях уже успели скорректировать поставка пшеничной муки в сторону их резкого уменьшения, то сельпо правдами-неправдами закупало пшеницу в колхозе и мололо из нее муку на местной мельнице — хороша жизнь в таких поселках, как Славгород, где все вокруг свое, домашнее!

С тех пор хорошей муки имело сельпо — хоть завались! И пекла Прасковья Яковлевна отличный пшеничный хлеб для всех, а не только для больных. Никто ее уже не контролировал — мука-то была не с госпоставок, а считай своя. Так какой контроль мог быть?

Как понимали люди ее старания, как ценили! Бывало идет она по поселку, а встречные кланяются ей, благодарят, здоровья желают. Кормилицей называли: «Здравствуйте, кормилица» — говорили молодые жители; «Здравия желаю, кормилица» — приветствовали бывшие фронтовики, кто знал ее молодой, знал ее родителей.

Сколько раз слышала она такие шепотки за своей спиной — благоговейные, благословляющие. Может, именно эти нехитрые молитвы, произнесенные за нее и посланные богу устами чужих людей, и помогали ей выдюжить?

В трудное время кукурузной лихорадки люди умели быть и дружными, и объективными, и справедливыми. Ради них и труды не утомляли, а радовали! Впрочем, жаловаться на простых людей Прасковье Яковлевне никогда не приходилось — они всегда к ней относились хорошо, сочувственно. И детей ее уважали. Сколько бы старшая дочь ни наживала неудач, а авторитет матери спасал ее от осуждений и пересудов. Благодаря Прасковье Яковлевне косых взглядов в свой адрес Александра не знала.

И еще несколько слов об Александре.

Она бесконечно попустительствовала порокам мужа и тем самым не позволяла родителям избавиться от него. Наконец сам виновник бед возненавидел ее за это. Ему надоело, наскучило и осточертело сидеть в маленьком селе, без удобств и развлечений, без босяцкого окружения, без той преступной среды, в которой он привык существовать. У него была своя романтика, и он стремился прорваться к ней. Но для этого нужны были деньги. И он перешел к более решительным действиям — начал требовать, чтобы Александра воровала для него деньги у родителей. При этом применял к ней пытки — прижигал лицо горящими сигаретами.

Заинтересовавшись ранками на ее щеках, младшая сестра, начала расспросы: откуда они, что это за ранки. Александра молчала. Умственно здоровому человеку трудно было понять, на что она рассчитывала. Казалось, что мыслить она попросту отказывается. Видя бездействие старшей сестры и понимая, что оно приведет к новым издевательствам над Прасковьей Яковлевной и Борисом Павловичем, Люба проследила за ней и весь ход экзекуции, которой подвергал ее муж, увидела собственными глазами, а вечером рассказала отцу. Александра не отпиралась, на расспросы отца отвечала правдиво.

И Борис Павлович взашей выгнал подонка и садиста из дому.

Тогда тот попытался отомстить «обидчикам» — пришел к Александре, когда родители были на работе, и начал прорываться в дом. При этом в руках он держал напильник без колодки, с острозаточенным концом. Конечно, руку с холодным оружием бандит прятал за спиной.

Каким-то чудом его намерения почувствовала Люба, к счастью оказавшаяся дома. Проницательная девочка давно поняла, что сестра привела в семью опасного урку, способного на любые крайности. И больше не доверяла сестре. В этот час, когда над ними нависла опасность, защиту ребенка, себя да и самой сестры Люба взяла в свои руки. Благо, что после ухода родителей на работу, она изнутри закрыла входную дверь поперечной перекладиной из кованной металлической полосы. Одним концом эта полоса висела на стержне, а другим, что был с петлеобразным отверстием, надевалась на кольцо с запорным штырем. Стержень и кольцо были вделаны в стены намертво. Конструкция этого запора, выполненного собственноручно Борисом Павловичем, была проста, но надежна.

Александра набросилась на Любу, дралась с ней, отталкивала от входной двери, кричала, чтобы она «впустила отца к дочери», но девчонка смогла отбиться от невменяемой сестры и не пустить бандита в дом. Тогда Александра попросила выпустить ее наружу.

Люба предварительно заставила ожидавшего ее мужа разоружиться. Это спасло жизнь Александре. Потому что, едва она вышла на улицу, как бандит набросился на нее, успев изуродовать ей лицо кулаками. А что было бы, если бы он не избавился от холодного оружия по настоянию Любы? Залитая кровью Александра вырвалась от мужа и кинулась удирать на улицу, но ей вслед полетели булыжники... Один из них ударил ее так сильно, что она споткнулась и упала. Истязатель кинулся к ней, и тут бы ей пришел конец, но появились соседи и спасли ее от гибели.

Тем временем Люба высунулась в форточку и докричалась до своей подружки, попросив ту лететь на завод к Борису Павловичу и все ему рассказать. Бандит, конечно, все слышал и видел, как соседская девчонка метнулась со двора — побежала выполнять Любину просьбу. Он понял, что напильник с отпечатками его пальцев, камни, травмы на лице Александры надолго упрячут его за решетку, и не стал терять времени, убежал по переулку в центр села. Погнавшийся за ним Борис Павлович, поднятый по тревоге Любиной подружкой, застал только уходящий поезд, на котором уехал бандит — его испуганная морда мелькнула в проеме открытой двери тамбура.