Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 2. Презирая дымы и грозы

И все же думается, что ей там было не так уютно, как в Ленинграде... Не по духу были те места, не по нутру.

Этой поездкой заканчиваются дальние путешествия Прасковьи Яковлевны без сопровождающих. После этого она еще 20 лет ездила сама по городам и весям, но это были уже ближние маршруты.

Последний раз ей пришлось ехать самой в Днепропетровск в сентябре 2005 года, когда у Любови Борисовны заболел муж и его положили в больницу. Она 21 марта начала работать в издательстве «Зоря» на должности начальника редакционно-издательского отдела, очень уставала на работе и плохо переносила одиночество в пустой квартире.

Прасковья Яковлевна согласилась побыть у нее, пока муж не вернется домой. И приехала сама! В 85 лет!

— Я еле-еле нашла тебя, — призналась она дочери, когда та открыла ей дверь. — Забыла уже дорогу, пришлось спрашивать.

— Почему ты не позвонила и не сказала, когда приедешь? Я бы тебя встретила.

— Потому что не думала, что я уже так стара, вот почему, — с обидой ответила Прасковья Яковлевна. — На силы я не жалуюсь, а вот город меня задавил. Как чужой стал.

— Тут многое изменилось против твоих прежних приездов по работе, — объяснила Любовь Борисовна. — Не стало ориентиров, которые тебе подсказывали дорогу... Так что дело не в тебе, мама.

Кажется, этот аргумент ее успокоил.

— Как бы там ни было, но эта поездка к тебе — моя последняя гастроль, — с печалью в голосе констатировала Прасковья Яковлевна.

Вообще, путешествовать она любила, и, наверное, часто думала о разных краях. Когда-то, когда ее младшая дочь еще была юной, Прасковья Яковлевна сказала ей, что мечтает увидеть Байкал, побывать на его берегах, выплыть на глубину и посмотреть в воду. Это при том, что водоемы она не любила и плавать не умела. Что это было за желание, с чем связано? — не объяснила. Может, сказались ее прогулки по глобусу, так и не проданному и навеки оставшемуся частью интерьера культмага? А может, услышала где-то о проблемах уникального озера и заинтересовалась им? Больше она о Байкале никогда не заговаривала, а дочка, тем не менее, запомнила тот первый разговор. И жалко ей теперь, что желание ее мамы так и осталось неосуществленным.

Вообще Любовь Борисовна считала, что мало сделала для своей мамы, сожалела, что не смогла сделать большего. Прасковья Яковлевна достойна была лучшей участи и родителями готовилась к лучшей доле, но — увы! — сама себе она все испортила, сама повернула стопы свои не на пути счастья, а на пути страданий. Вот это и стремилась исправить в ее жизни младшая дочь — стремилась преодолеть в ней страдания, избавить от них. Она хотела показать Прасковье Яковлевне, что во всех сражениях с роком она вышла победительницей. Ведь по сути многотрудными стараниями своими она добилась всего, чего хотела: ее избранник стал ее мужем и во все годы оставался рядом с нею, и с годами сделала она из него почти сносного спутника жизни, и дети ее жили не хуже других... Но не могла Любовь Борисовна снять с души Прасковьи Яковлевны чувство вины за поступки, омрачившие последние годы жизни Евлампии Пантелеевны и Якова Алексеевича, да и ее собственную жизнь тоже.

Что толку от побед, если они никому не принесли радости? Ни ей, ни ее мужу, ради которого совершались, ибо он часто возмущался и буянил. Прасковья Яковлевна сражалась не за то, за что должна была, за что стоило сражаться с ее уникальными качествами — упорством, верностью и старанием.

Но судьбу не перепишешь заново.

Уже одному тому стоило радоваться, — понимала Любовь Борисовна, — что много хорошего, что есть в мире, она открыла и показала Прасковье Яковлевне. А ведь ради познания мира человек и приходит в него.

Так получается, что основной заботой Прасковьи Яковлевны было служение кому-то очень дорогому. Сначала это были родители, ее обожаемая мамочка, которая тяжко страдала грыжами. Но Евлампия Пантелеевна, видя самоотверженность дочери, не эксплуатировала это ее качество, а старалась свои обязанности выполнять самостоятельно. Она увязывалась платком и работала без скидки на болезнь. Кто знает, при таком безжалостном отношении к себе, возможно, она и не прожила бы долго. Хотя в советское время, переживи она войну, медицина была уже такой, что ей обязательно легко помогли бы.

Но случилось то, что случилось. Евлампия Пантелеевна ушла в вечность и главным человеком для Прасковьи Яковлевны стал муж. А он был другой натуры — таким, что на самом деле нуждался в направляющей руке и знал это, хотя никогда не признавал вслух. Он интуитивно чувствовал, что без Прасковьи Яковлевны долго и трудно будет искать путь, по которому надо идти в тех или иных обстоятельствах. Но даже не это было главное, не принятие решений, а их поиск и реализация.

Основной проблемой совместного существования Бориса Павловича и Прасковьи Яковлевны, особенно резко проявившейся в мирное время, стало то, что Борис Павлович был абсолютно не домашним человеком. Душе его требовались новые и новые события, чтобы мелькали они перед ним, кувыркались калейдоскопом, нужны были порции внешней динамики. И скорее всего не для участия в ней, а для созерцания. В нем сидел какой-то ненасытный и безжалостный демон, который преследовал его и лишал покоя, заставляя гоняться за новыми впечатлениями. При этом впечатления непременно должны были быть истинными, рожденными живыми событиями, — со зрелых лет и до конца жизни кино и телевизор он не любил. Едва поняв принцип условности, на котором строится любое искусство, он обозвал его ложью и больше не признавал. Борис Павлович после работы куда-то ехал, изобретая поводы, и возвращался домой в состоянии загнанности, когда у него оставалось сил только на то, чтобы умыться, поесть и в крайнем утомлении лечь спать.

Конечно, Прасковья Яковлевна не могла не контролировать его местопребывание и занятия. Она только этим и занималась. И все, что ей мешало, что отвлекало от мужа, не любила. Она не любила того, что забирало ее последние силы.

Легче всего держать глаз за Борисом Павловичем было тогда, когда он оставался в поле зрения, то есть дома. Вот она и изобретала всевозможные затеи, которые привязывали бы его к родному порогу. Дома всегда было много работы, по крайней мере в старом дворе. Там очень нужны были хозяйские руки дому и саду — прекрасному и молодому детищу рано ушедшего Якова Алексеевича. Но — увы! — самому Борису Павловичу не все нравилось. В уходе за домом и садом он видел только обузу. Как теперь становится понятно, у него на них не оставалось сил. Он так уставал на работе, что после нее уже ничего не мог делать, мог только сидеть и смотреть, как работают другие. А Прасковья Яковлевна, слишком быстро забывшая о тяжком ранении мужа, слишком уверовавшая в его полное исцеление, этого не понимала и требовала от него помощи в хозяйских делах. В селе ведь не принято было бездельничать, после работы все работали на своих участках дотемна. Что ему оставалось делать, если не уклоняться от этого, не уезжать по надуманным предлогам то в одно место, то в другое?