Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

— Исключительно из-за языка, — объяснил ей тот. — Пусть бы он даже освоил устную речь, но ведь не знает родной грамматики.

— Он наверстает, — обещала Александра Сергеевна.

— Вот когда наверстает, тогда и переведем его к сверстникам.

Наперед скажу, что Борису Павловичу не удалось перейти к сверстникам, как не удалось по-человечески окончить хотя бы семилетку, что тогда считалось достаточным для начала трудовой деятельности. Впрочем, документ о неполном среднем образовании он получил — по результатам сданных экзаменов. Затем, в 16 лет отчим — деспотичный человек, патологический тунеядец — заставил его идти работать. В виде исключения трудолюбивого паренька, мучающегося с матерью, рабски подчиняющейся тиранящему ее моральному уроду, взяли учеником слесаря на металлообрабатывающее предприятие — завод «Прогресс», наказав обязательно учиться дальше.

Борис Павлович был высок, строен, смуглолиц и удивительно красив чертами лица — изысканно восточными, мужественными, строгими и в тоже время неописуемо тонкими и благородными. Он был легок в движениях, хорошо сформирован в плечах, физически силен, так как рано познал тяжелый труд, и это помогло ему развиться. Нет смысла описывать его внешность, это все видно на фотографиях.

Конечно, девушки на него засматривались — да еще как! А он выбрал себе скромную хрупкую Прасковью Бараненко, единственную дочь колхозного агронома, ученого человека, зажиточного хозяина, одного из немногих, кого в селе по-настоящему уважали. Прасковья Яковлевна даже помнит, когда впервые заметила, что нравится чернявому Борису. Это было на гулянье возле клуба. Вперемежку с танцами там любили водить хороводы, играть в догонялки и в третьего лишнего.

— Вот мы стоим в круге, — рассказывала она о своей юности, — и как только выпадет Борису водить игру, он обязательно платочек подкинет мне. Я едва отдышусь, а он опять водит игру и опять мне платочек подкидывает. Потом пошел меня провожать. Конечно, моим родителям сразу же донесли об этом.

Ее родители, узнав, что дочка не на шутку влюбилась в Бориса Халдея, встали на дыбы, вовсю запротестовали. Они не могли представить, что эта едва окончившая школу молчунья и тихоня собирается выскочить замуж, да еще за человека без образования, без специальности и к тому же из неимущей семьи. Ее просили одуматься, ругали, не пускали гулять, препятствовали встречам с возлюбленным и даже запирали в доме. При этом Яков Алексеевич вышагивал по двору, иногда заглядывая в окна, дабы убедиться, что пленница сидит в комнатах. И все же иногда Прасковья нарушала запреты, выбиралась на улицу, чтобы тут же умчаться в клуб. Вот тогда и погуливал родительский батожок по ее спине.

Кончилось тем, что об этих распрях узнал Борис Павлович и страшно возмутился — как можно поднимать руку на взрослую девушку.

— Как же сегодня они разрешили тебе прийти сюда? — спросил у нее.

Прасковья замялась, ей неудобно было признаваться, что она снова удрала из-под домашнего ареста.

Техника побега была простой: Прасковья Яковлевна вступала в сговор с братом Алексеем, тем шустрым Алексеем, который потом спас ее от послевоенного голода, и он передавал ей через форточку выходное платье. Она переодевалась, просила брата отвлечь родителей и через ту же форточку выбиралась на улицу, улепетывая на свободу.

Наконец в эту историю вмешалась старшая сестра Бориса Павловича, согласившаяся приютить молодых у себя, если они поженятся без согласия родителей Прасковьи Яковлевны. В один из октябрьских дней 1939 года Алексей снова помог сестре незаметно покинуть дом, и она ушла на самостоятельную жизнь с возлюбленным. Все были поставлены перед свершившимся фактом. Не желая огласки в селе, ее родители сдались и скоро забрали молодых к себе. Они нашли, за что простить непокорную дочь, — за то, что не стала огорчать мать раньше 10 октября, когда отмечался ее день рождения.

Так они начинали.

До Синельниково, районного центра, Прасковья Яковлевна дошла довольно бодро, оставив позади 25 километров. Но было еще светло, и она пошла дальше. На подходе к Илларионово начала посматривать на небо, определяя время по солнцу. Вдалеке над полями то тут, то там замечала канюк или висящих пустельг, высматривающих нагулявших жир сусликов и полевок. Эти птицы просто наслаждалась своим умением зависать над одним местом, быстро трепеща разноцветными крыльями.

Налюбовавшись в очередной раз на пустельгу, Прасковья Яковлевна подумала о ночлеге. Тогда принято было обращаться за любой помощью к людям, пусть и незнакомым, зазорного в этом не видели. И считали, что хороших людей на свете больше, чем плохих. В смутные времена по дорогам Руси бродило много бездомного люду то под видом погорельцев, то под видом голодающих. И их не боялись пускать в дом, им сочувствовали, обязательно усаживали за стол и кормили горячим. Подчас позволяли помыться или даже выкупаться в горячей воде, отдавали старое белье для переодевания. А утром кормили завтраком и собирали им в дорогу еду, которую могли оторвать от своей семьи. Каждый боялся оказаться на их месте и таким способом задабривал судьбу, чтобы она их миловала.

Да и случаев злоупотребления гостеприимством не было. Принцип помощи ближнему и благодарности за такую помощь соблюдался неукоснительно обеими сторонами. Традиция эта была стойкой и держалась долго, даже нынешние поколения ее застали и хорошо помнят. Бывало так, что погорельцы заходили в одни и те же дома, расположенные ближе к столбовой дороге, тогда хозяева честно признавались, что у них уже есть ночевщики и предлагали новым путникам пройти дальше. Это не было отказом, это было правдой. Такие ответы понимались правильно и на хозяев не обижались, а поток людей, нуждающихся в помощи, распределялся по селу более равномерно.

В Илларионово Прасковья Яковлевна пришла уже в темное время, и просто пошла туда, где светились окна. На стук ей сразу же открыли и впустили в дом, где жила хозяйка со взрослой дочерью, приветливо приняли на ночлег. Не дожидаясь вопросов-расспросов, Прасковья Яковлевна сама рассказала, кто она, откуда и куда идет. Рассказала о своей семье, об отце, о его работе и больших заслугах перед односельчанами и по разведению садов, и по устройству ставка с рыбой.

— Господи, да что же ты сама там сделаешь? — запричитала хозяйка. — Да еще молоденькая такая и хрупкая, как стебелек. Ой, горе, горе…

Побеседовав с Прасковью Яковлевной, посочувствовав, снабдив своими советами да добрым словом, добросердечные женщины положили ее спать на теплой лежанке, постелили под бока мягкий тюфячок.

Утром они застали свою ночлежницу в слезах — за ночь ее натруженные ноги распухли так, что обуть свои сапоги она уже не могла.