Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

Думаю, тот ставочек и та рыба надоумили Яшу в 33-м году серьезно взяться за спасение колхозников, тем более что он, как руководящий человек, отвечал за них перед Богом и властями. И опыт 20-х годов пригодился ему. Конечно, теперь было труднее, ведь утаивать часть урожая — это далеко не то же самое, что ловить рыбу и делить по справедливости. Хотя теперь пруд и считался колхозным, да не дозволено было Якову распоряжаться им по своему усмотрению. Ну, да надежные товарищи возле него всегда находились.

— Все-таки надо отдать должное и этим людям, — поддакнула Любовь Борисовна.

— Если говорить правду, то Илью Вернигору славгородцы не обошли вниманием: благодарили, уважали. А вот Якова Алексеевича забыли. Хуже того, не помогли его дочери в 47-м году, когда она тебя носила, — бросили на произвол судьбы. Тот же Илья не помог! Какой позор! Твоя мама пухлой была, муж ее уже не держался на ногах, старшая дочь без сознания лежала. Если бы не Алексей Яковлевич, то не было бы вашей семьи на свете. Вот так с Яшей поступили. Неправильно и предательски! И это при том, что он всего четыре года назад принял лютую смерть от немцев. Он свободой, даже жизнью своей рисковал, помогая славгородцам выживать в страшные времена. Один 33-й год чего ему стоил!

— Парадокс, — сказала Любовь Борисовна. — Это давно замечено: люди всегда ожесточаются против своих настоящих благодетелей. И очень часто чтут не самых главных героев.

Вера Петровна понимающе покачала головой, затихла. Ее глаза уже плохо видели, тяжелые очки с массивными линзами то и дело сползали на острый нос. Для долгого разговора ей не хватало воздуха. А мысли бурлили, не давали покоя. Не часто ей выпадала удача встретиться с внимательными слушателями, а еще реже — с заинтересованными. А Любовь Борисовна жалела, что не взяла с собой диктофон. Если бы знать!

— И самого Яшу не спасли! — вдруг неожиданно воскликнула Вера Петровна, будто проснулась после минутной спячки. Она подняла сухой кулачок и пригрозила безадресно: — Люди не стоят жертв и подвигов! Иисуса предали… — так же внезапно ее воодушевление угасло, и она ударилась в итоги: — А высший судья, Он есть. И вот что ни говори, а Яша пошел против Него. Бог по заслугам наказывал грешников, а Яша спасал их. Крамола! С одной стороны — Бог, а с другой — грешная тля. А Яша — между ними. За кого грудь подставлял, скажи? — она наклонилась к Любови Борисовне, подслеповато вглядываясь, здесь ли она еще.

— Жалко дедушки… — тихо сказала Любовь Борисовна.

— Наказал его Бог. И людей наказал, отняв у них защитника.

***

Как же Яков Алексеевич и Илья Григорьевич помогали людям в голод, о чем говорила Вера Петровна Шерстюк?

Сейчас можно рассказать о подвиге, совершенном ими в голодное время 1933 года, ведь их давно нет с нами и разглашение тайны об их поступках, не угодных властям, никому не повредит.

Но от кого узнать столь тщательно скрываемую правду?

Конечно, только от Прасковьи Яковлевны. Если же ей, паче чаяния, ничего не известно о ней, то эта страница славгородской истории будет навсегда стерта из памяти о прошлом. К счастью, так не случилось.

— Отец рассказал мне об этом, когда я вела его домой из немецкого плена, — Прасковья Яковлевна заплакала, погрузившись в воспоминания. — Как он позже благодарил меня за это! Бывало, встанет утром, когда я еще сплю, подойдет ко мне, гладит по спине, целует через одеяло и шепчет: «Спасительница моя дорогая, доченька золотая...». — Она вытерла глаза и продолжила: — Долго мы тогда шли, обессиленные от голода и страха, думали не дойдем. Побег из концлагеря дался отцу тяжело, он был очень слабым и не надеялся выжить. Тогда и рассказал о себе. Очень просил сохранить свой рассказ в тайне и когда-нибудь, в лучшие времена, передать его внукам.

Но все по порядку.

В те времена хлеб с поля везли на ток, а с тока в амбар одним видом транспорта — повозками с высокими бортами, подводами. Зерно в них грузили насыпом. Выстилать их тканью, чтобы не было просыпаний, то ли не догадывались, то ли дорого бы это обходилось. Ну а целлофана, который мы применили бы сегодня, тогда еще не изобрели. Короче, с этого все и началось.

Подводы, направляемые на перевозку урожая, допускали к работе после осмотра их Яковом Алексеевичем, который осуществлял, так сказать, входной контроль, так как отвечал за сохранность урожая. Эти подводы не должны были иметь незакрепленных досок или досок с неплотным прилеганием одна к другой. Но непременно где-то случался огрех, возникали щели, откуда на тряских дорогах зерно незаметно струилось вниз. Его в пылище не видно было, оно просто тонуло в ней. Но дедушка Илья знал, что оно там есть, должно быть, и ночами... подметал дороги да просеивал пыль.

Собранное таким образом зерно потом раздавал голодающим людям. Его даже иногда видели за этим занятием. Но одни думали, что он относит собранное в амбар, а другие просто помалкивали. Тем более что и те и другие боялись сами собирать просыпавшееся зерно: колхозному кладовщику это разрешалось делать, а другим нельзя.

— Об этом я сама догадывалась, большая уже была, в 33-м году мне исполнилось 13 лет, — рассказывала Прасковья Яковлевна. — Вот как сейчас вижу сухонького старичка с дуршлагом и метлой на дороге. Сумка, куда он ссыпал добычу, болталась у него за спиной. Но не думаю, что собранного на дорогах зерна хватало на всех, кому Илья Григорьевич помогал. Много надо было иметь зерна, чтобы хоть чуток поддержать голодающих. А когда отец рассказал мне, как все было, тогда все прояснилось... Илья Григорьевич для отвода глаз ходил по дорогам… На самом деле основное зерно для голодающих он получал от Якова Алексеевича. Тот прятал часть необмолоченного хлеба в скирдах, затем ночами вылущивал его там и передавал Илье Григорьевичу. Папаша почти все время ночевал в полях. А нам говорил, что прячется от арестов. И мы верили — время было такое. Когда речь заходила об арестах, он только усы крутил и тревожно поглядывал по сторонам.

Вот значит как! Во время жатвы Яков Алексеевич специально закладывал в скирды необмолоченные снопы, а сверху прикрывал соломой. С весны до поздней осени он не ночевал дома, спал то в старых скирдах, а то уже и в новых, где сторожил урожай, чтобы кто-нибудь не наткнулся на него ненароком, придя за соломой. Дело в том, что брать мешок-другой соломы колхозникам разрешали — чем-то надо было наполнять матрасы, на которых они спали.

В семье Яков Алексеевич объяснял ночные отлучки тем, что боится арестов, а славгородцам, встречавшим его в поле, само собой понятно было, что главный агроном и должен там находиться в любое время. Многие тогда сутками работали и отдыхали на работе, особенно в горячую пору.