Доминго Сармьенто - Факундо

Глава VIII

ПРОБА СИЛ

Ах, неужели никогда не рассветет! Завтра я про­скачу целую милю, и путь мой будет усыпан головами англичан.

Шекспир [254].

Таков, как мы описали, был в 1825 году политический облик Рес­публики, когда власти Буэнос-Айреса предложили провинциям собраться на Конгресс, который определит характер общего правления. Этот призыв повсюду был принят с одобрением то ли потому, что каждый каудильо надеялся стать законным хозяином своей провинции, то ли потому, что блеск Буэнос-Айреса ослепил всех и было невозможно, пе вызвав всеоб­щего недовольства, отказаться от столь разумного предложения. Прави­тельство Буэнос-Айреса обвиняли в том, что оно совершило ошпбку, вы­двинув вопрос, решение которого оказалось столь пагубным для пего самого и для цивилизации в целом — но справедливо ли это? Ведь как и любая вера, политические идеи требуют всеобщего распространения, и плох верующий, не желающий, чтобы все верили в то, во что верит он.

Пришло приглашение и в Ла-Риоху для Факундо, и оп с подъемом воспринял эту идею, возможно, оттого, что богато одаренные натуры всег­да с симпатией относятся к добрым по сути своей делам.

В 1825 году Республика готовилась к войне с Бразилией, и каждая провинция была обязана снарядить полк для армии. С этим поручением в Тукуман прибыл полковник Ламадрид [255]и, желая быстрее получить рекрутов и необходимые средства для своего полка, нимало не колеблясь, скинул незадачливые власти и сам возглавил правительство с целью при­нять декреты, которые помогут достигнуть желаемых результатов. Это вероломство поставило Буэнос-Айрес в неловкое положение. Провинци­альные правительства охватило недоверие и подозрительность, и из-за полковника Ламадрида, низложившего местную власть, Буэнос-Айрес предстал в глазах нации в роли подстрекателя раздоров. Желая рассеять подозрения, правительство Буэнос-Айреса поручает Факундо занять Ту­куман и восстановить прежнюю власть. Ламадрид объясняет истинную причину, толкнувшую его на такие весьма необдуманные действия, и про­тестует против неразумного решения, но поздно: Факундо уже в пути, и нужно готовиться отразить нападение. Ламадрид мог захватить оружие, которое везли в Сальту, но из щепетильности, не желая усугублять еще более свою вину, он ограничился тем, что взял лишь пятьдесят ружей и некоторое количество сабель — достаточное, по его мнению, число, чтобы одолеть противника.

Генерал Ламадрид — один из тех естественных человеческих типов, что порождает аргентинская земля. В четырнадцать лет он уже участник войны с испанцами, и легенда о его римской отваге переходит границы возможного. Ламадрид — участник ста сорока сражений, и в них меч его не раз затуплялся и обагрялся кровью; пыль столбом и ржание коней поистине туманят его рассудок, он рубит все на своем пути — коней, пушки, пехоту, его не волнует даже, выиграно сражение или нет. Он типичное порождение своей земли, и не потому, что сказочно смел, а по­тому, что он — кавалерийский офицер и вместе с тем поэт. Это Тиртей [256], воодушевляющий военными стихами солдат, певец, о котором я говорил в первой части; в нем подлинный дух гаучо, но цивилизованного и гото­вого отдать все во имя свободы. К несчастью, он не был генералом в квадрате , чего требовал от своих военачальников Наполеон, отвага пре­обладала у него над всеми остальными качествами, в пропорции ста к одному. Не верите? Посмотрите, как он ведет себя в Тукумане: имея возможность собрать необходимые силы, он этого не делает и с горсткой солдат бросается в бой; правда, рядом с ним полковник Диас Велес, поч­ти столь же храбрый, как он. У Факундо было двести пехотинцев и своя Алая кавалерия, у Ламадрида — пятьдесят пехотинцев и несколько эскад­ронов ополченцев. Он начинает сражение и громит кавалерию Кироги, досталось и самому Факундо, который больше не появляется на поле боя до окончания сражения. Остается лишь сомкнутое каре пехоты; Ла­мадрид приказывает атаковать, ему не подчиняются — он бросается впе­ред один, самолично. Достоверный факт: Ламадрид один сметает пехоту; конь опрокидывается, он вскакивает на ноги и вновь атакует, ранит, ру­бит, пока, наконец, не падает вместе со своим конем, изрешеченный пуля­ми и исколотый штыками, и пехота решает исход битвы. Уже распро­стертому ему в спину вонзают штык, вновь стреляют в него, а затем поджигают тело. Под занавес возвращается Факундо со своим черным знаменем [257] , потерянным в пылу баталии, и видит, что сражение выигра­но, Ламадрид мертв и никогда больше не встанет. Вот его амуниция, шпага, конь — все нашли, кроме трупа; его невозможно распознать среди множества искалеченных и обнаженных тел, разбросанных по полю боя. Захваченный в плен полковник Диас Велес говорит, что у его побратима на одной ноге был шрам от удара пикой, но подобного трупа не нашли.

Оказалось, что с одиннадцатью ранами на теле Ламадрид дополз до кустарника — там, в бреду, его обнаружил адъютант; заслышав шаги, Ламадрид восклицает: «Я не сдаюсь!» Действительно, полковник Ламад­рид никогда не сдавался!

Так закончилось знаменитое сражение при Тале, первое, выдержанное Кирогой испытание за пределами своей провинции. Он одержал победу над храбрейшим из храбрых и хранит его шпагу как победный трофей. Удовольствуется ли он этим? Посмотрим, какую же силу противопоста­вил Факундо полковнику полка № 15, сбросившему местное правительст­во, чтобы снарядить свой корпус. Факундо выступает в Тале не под ар­гентинским флагом, он сам изобрел свое знамя — черный плат с черепом и скрещенными костями в центре. Знамя потеряно в начале боя, и Фа­кундо восклицает, обращаясь к поредевшим солдатским рядам: «Я найду его даже у врат ада». Смерть, ужас, ад — вот что изображено на стяге Кироги и такова вера генерала Лос-Льяноса. Вам приходилось видеть по­добный саван на катафалке, в то время как из уст священника звучит «Portae inferi» [258]?

Есть еще кое-что обнаруживающее характер пастушеской, арабской, татарской силы, которая вскоре обрушится на города. Цвета Аргенти­ны — голубой и белый: прозрачное небо безоблачного дня и ясный свет солнца — мир и справедливость для всех. Отсутствие геральдических знаков и оружия на национальном стяге и гербе Аргентины — это знак нашего отвращения к тирании и насилию. Две соединенные руки — знак единения — держат фригийский колпак свободы; города, сплотившись, говорит этот символ, удержат завоеванную свободу; восходящее солнце освещает его, и мрак ночи постепенно отступает. Солдаты республикан­ской армии, повсюду сражающейся за то, чтобы приблизилось светлое будущее и наступил день, который возвещает изображенная на государ­ственном гербе заря, носят темно-синюю форму с различными знаками воинского отличия, одеты они по-европейски. Но потом из самого лона Республики, из самых глубин ее начинает проступать багряно-алый цвет, он окрашивает форму солдата, воинское знамя и даже кокарду — под страхом смерти такой знак должен носить каждый аргентинец.