Иосиф Кобецкий (П. Павлов, К. Бецкий) - Русский Рокамболь: (Приключения И. Ф. Манасевича-Мануйлова)

По приказанию генерала Курлова, Sûreté Générale была ознакомлена с протоколом обыска у Мануйлова.

Обыск у Мануйлова не дал никаких серьезных политических результатов; департамент полиции решил дать ход скопившимся в департаменте и охранном отделении материалам изобличавшим Мануйлова в шантажах, вымогательствах и т. д. Против Мануйлова было наряжено следствие, которое вел судебный следователь по важнейшим делам П. А. Александров. Следствие, как полагается, велось медленно. Мануйлов пустил в ход все рес-сурсы. Он двинул вперед связи, стал сам забегать к департаментскому начальству.

Не имея возможности обращаться непосредственно к П. А. Столыпину, Мануйлов изготовил обширное письмо-исповедь на имя В. А. Чумикова, заведывавшего прессой, для передачи П. А. Столыпину. Мы уже цитировали из того письма части, относившиеся к службе Мануйлова; приводим теперь конец этого письма, Рассказав о работе с полк. Не-вражиным, сообщив о том, что он „поставил" ему двух сотрудников, Мануйлов пишет: „Некоторое время спустя, без всякой причины, мне было объявлено, что я не нужен. За время моей работы с Невражиным, я был командирован в Париж и там устроил издание книги „Правда о кадетах", напечатав ее в „Nouvelle Revue". Мне пришлось снова остаться без места и без всякой материальной поддержки. Я не сделал ни одного некорректного шага; зная всю деятельность Не-вражина и его агентов, мне не могло прийти в голову сделать какую-либо неловкость. НеЕражин продолжал меня уверять, что вся организация прекращена, а люди, мною введенные в дело, говорили мне противное. Я смирился и с этим пассажем. Мри давнишние отношения с „Новым Временем" дали мне возможность обратиться к Сувориным, которые приняли меня хорошо, не взирая на травлю всех левых газет, которые продолжали помещать враждебные мне заметки и считать меня деятелем департамента полиции. До поступления в „Новое Время" мне приходилось очень тяжело в материальном отношении, так как все было почти перезаложено, и я жил надеждой получить какое-либо место. Долги, сделанные мною под мое наследство (отец оставил мне более 100 тысяч рублей на срок достижения 35-летнего возраста), докучали мне и отравляли мне существование. Я принялся за газетную работу, видя в ней одной спасение как нравственное, так и материальное; я был свободный человек; мне думалось заработать как-либо необходимую сумму на жизнь (мне тогда приходилось жить на две семьи). В это время ко мне обращались многие лица, прося хлопотать по их делам. Будучи частным человеком, я счел возможным принять на себя некоторые хлопоты. Среди таких лиц были двое евреев Шапиро и Минц. Первый хлопотал об открытии типографии, второй — о разрешении ему права жительства. Первое дело увенчалось успехом, и я получил от него несколько сот рублей; второе дело не устроилось, и я был принужден войти в соглашение на предмет уплаты взятого аванса (я выплачиваю и теперь по 100 рублей, уплатив уже 600 р., остается еще 900 р.). Служба в, Новом Времени" пошла хорошо, и я, конечно, бросил всякие дела, которые брал из нужды, выброшенный на улицу департаментом, которому я отдал лучшие годы моей жизни, не щадил себя и подставлял свою голову под удары революции.

„И вдруг — обыск, грубый, как у револю-ционера-бомбиста. Обыск ничего не дал, ибо у меня ничего не было. Я узнал, что был

донос некоего Рабиновича, изгнанного агента, шантажиста, торговавшего здесь, в Петербурге, своей женой. Но это не все. Я узнал о том, что следователь по важнейшим делам Александров ведет против меня дело, которое возбуждено охранным отделением. Я узнал, что еврей Минцбьш вызываем в охранное отделение, где ему, под давлением жандармского офицера, было приказано рассказать невероятную историю; то же самое проделали с Шапиро, которому грозили новым закрытием типографии, и т. д., если он не покажет против меня. Все это делалось Комиссаровым, который настоял на посылке дела следователю. Я знаю о том, что П. А. Александров допрашивал многих, и думаю, что ни один честный человек не мог показать против меня. Но создается дело, желают скандала. Кому он нужен? Я не сделал ничего дурного: будучи частным человеком, я хлопотал по делам; это не возбраняется законом. Я не выдавал государственных тайн, не был в сношениях с кадетами и не изменял своей родине. Можно выгнать человека, можно его лишить материальной поддержки, но, я думаю, не к чему его преследовать ради преследования. Если бы я был прохвостом, я взял бы деньги, предложенные мне г. Б. от кадетов, а редь они мне предлагали в то время, когда кадеты были в моде и многие сановники надеялись видеть их министрами. Всего не расскажешь. Происходит вопиющая несправедливость. Я вам всего рассказать не могу. Пусть меня позовут, и я все расскажу. Если будет неправда в моих словах, пусть карают, но нельзя же, в угоду Комиссаровым, создавать дела и подставлять голову и честь человека за то, что он всю жизнь оставался верным слугою того дела, которое ему было поручено. Вы хотели услыхать от меня правду — я вам ее сказал. Делайте с моим письмом что хотите. Я считаю вас честным человеком".

Соображения Мануйлова, очевидно, были убедительны, и П. А. Столыпин, прочитав это письмо, отправил его к Курлову, при пометке: „Довольно любопытное письмо… Что вы о нем думаете?".

В октябре месяце 1910 года Мануйлов попробовал было сыграть на свою политическую осведомленность и нужность. Он забежал в департамент полиции и повидался с С. П. Белецким, тогда вице-директором департамента. Велс-цкий рассказал о своей беседе Н. П. Зуеву и счел нужным зафиксировать ее еще и в особом письме (от 2 сент.), нами приводимом:

„Его превосходительству г. директору департамента полиции.

„В дополнение к моему личному докладу о явке ко мне Мануйлова, повидимому, несколько встревоженного делом Меньшикова, честь имею доложить, что Мануйлов, явившись сегодня в департамент и доложив заранее курьеру Андрееву, что он имеет срочное, важное от редакции дело, сообщил, что возвратившийся из заграницы сотрудник „Нов. Вр.“, бывший, в последние дни, во время заседаний сейма, корреспондентом „Нов. Вр." в Финляндии, заявил, что третьего дня в Гельсингфорс приезжал Б. Савинков, вместе с Конни Цильякус, пробыл один день и сейчас же уехал, получив значительную денежную поддержку. Редакция „Нового Времени" хотела было поместить об этом заметку, но затем, в интересах сознания обязанности, уполномочила Мануйлова заявить об этом в д-т.

„Вместе с тем тот же Мануйлов представил письмо доктора Поли, проживающего на Казан, ул. д. № 1, заявляющего себя сотрудником иностр. газет, хотя редакция „Нового Времени" ему не доверяет, считая его австрийским шпионом. Он предлагал ему, Мануйлову, явившемуся к нему на свидание по письму в Европ. гост., 10.000 р. за участие в трудах, могущих осветить перед иностранной прессой, в связи с предстоящим, при начале открытия сессии Госуд. Думы, печатанием разоблачений Меньшикова, в первую очередь статьи о краже шифров, деятельности департамента последней эпохи, путем изданий особой книги.