Валерий Лаврусь - Очень странная история

— Пара дюжин, ик… — гигант сел на место. — Хорошие овечки… Пойдёмте я вам их покажу, ик… Щас только ещё налью се… ик…

— Пара дюжин… Так мы их у тебя покупаем! — предложил капитан. — Не глядя! Только денег у нас с собой нет. Мы их тебе потом занесём, отведём овечек к кораблю и вернёмся с деньгами, честное слово! — и он лучезарно улыбнулся.

— Ик… как это потом, ик… Шо значит потом, ик… и я ваще не собирался продавать своих, этих, ик… овечек. Чужестранец, ты не нравишься мне… — гигант погрозил пальцем капитану. — Ты похож на того, ик… кто увёл мою жену… Чужестранец… Нихто, понимаешь, ик… Щас я посмотрю, как ты у меня будешь покупать овечек… Повелось у них… Аха… Сначала жену, ик… теперь овечек, ик… обнахлели… — с этими словами гигант потянулся за своей огромной палицей.

— Толстый! — скомандовал боцман, и Толстый, который был ближе всех к пастуху, подскочил и с короткого замаха плашмя ударил того мечом по голове. Пастух, громко икнув, закатил глаза и брякнулся мордой в костёр. Запахло палёной шерстью.

— Вытащите дурака! — скомандовал боцман. — Последний глаз спалит…

Двое бойцов рывком выдернули гиганта из костра и бросили на траву.

— Чё встали? Гуртуем овец, берём, что можем унести, сыр, вино, и на корабль! — командовал капитан. — Бегом-бегом-бегом!

— Давай-давай-давай, парни, — суетился боцман. — А то братцы где-то бродят, ненароком в гости нагрянут… Шевелись, вашу за ногу!!!

«Фема! Ты меня слышишь, Фема?! Да очнись же! Что тут случилось?» Слова болью отдавались в голове. Гигант приходил в себя. Он попробовал открыть глаз, но не смог. «Совсем ослеп», — подумалось. «Нихто», — всплыло в памяти, и он застонал.

— Ну наконец… Фема, что случилось, это я, брат твой старший!

— Овечки…

— Нет овечек… Куда делись, дурень?

— Глаз…

— Нормальный глаз, заплыл только, я смотрел… Да кто тут был, чёрт тебя дери?!

— Нихто…

— Как это никто?! А кто же тебя так уделал?

— Греки, — сказал подошедший третий гигант в чёрной тунике. — Это греки. Я видел их корабль, когда они отплывали. Типичная глазастая греческая монэра 13.

— Греки?! Каким чёртом их занесло сюда?

— Штормом, надо полагать… Они как Трою развалили, так носятся теперь по всему Средиземноморью. Грабят, мародёрствуют, насилуют, никакого покоя… Это ты костёр развёл?

— Нет, Жрец. Похоже, это греки твои… Что не смогли уволочь всё спалили, сволочи… Я дым увидел, думаю, опять с нашим младшеньким дурачком беда приключилась, сюда рванул. А он без памяти валяется.

— Нихто… — рыдал Фема, — овечки…

— Я так думаю, Полифем… — Тот, кого назвали Жрецом, тёр себе виски пальцами. — Я, конечно, не уверен… Обруч бронзовый был у него на голове, кольцо на пальце… железное такое?

— Не помню я-а-а-а… — выл верзила, — кажется, бы-ы-ы-ыли… ове-е-е-ечки-и-и-и…

— Понятно. Значит, зовут его не Нихто. Зовут его Одиссей. — Жрец вздохнул и сокрушённо добавил: — И манера его: напоить, задурить, украсть…

— Одиссее-е-ей?! Геро-о-о-ой?! — Полифем наконец-то разлепил глаз и поднял удивлённое лицо к брату.

— Одиссей-Одиссей… Улисс. Царёк итакский. Вот так-то, брат Полифем! — Жрец повернулся и посмотрел в сторону моря. — Герои Эллады, говорите… Ну-ну… Нищеброды…

Как это смог бы забыть о божественном я Одиссее,

Так выдающемся мыслью меж смертных, с такою охотой

Жертвы богам приносящем, владыкам широкого неба?

Но Посейдон-земледержец к нему не имеющим меры

Гневом пылает за то, что циклоп Полифем богоравный

Глаза лишён им, — циклоп, чья сила меж прочих циклопов

Самой великой была…

Он въезжает верхом прямо в замок, ставит коня, сбрасывает пыльные грязные доспехи, валит в кучу мечи и ворчит: «Прислуга почистит…».

Потом несёт свою посеребрённую Корону с семью лучами мне.

Моя ежедневная забота — встретить короля, налить вина, поставить блюдо с барашком, овощами и зеленью, сесть напротив и быстро — обязательно быстро, чтобы не утомить его величество, — перечислить новости Двора.

А потом, пока он ест и взахлёб рассказывает, как гонял очередного Дракона, я начищаю один из лучей его Короны. На каждый день — один луч!

Чистка Короны — занятие трудное. Много вязевой чеканки, много камней, много рун. Про них король всем рассказывает, что это заклинания древних предков. И всё нужно аккуратно почистить — и «не дай Бог!».

А завтра ему за Стол.

Для короля Стол — его жизнь. Десять рыцарей придут, сядут и для начала выпьют пива. Потом они съедят лососей… и ещё выпьют пива. Потом подадут медвежатины, и они всё запьют вином. После рыцари сядут на коней и уедут охотиться на драконов.

Иногда я думаю, что драконов в нашем краю уже давно не осталось. Но я сижу, чищу очередной луч Короны, а за окном на пегой кобыле снова несётся Ланселот, перепачканный драконьей кровью, с обгоревшими русыми волосами и в грязных доспехах, а за ним в полёте гонится дракон.

Я уже знаю, что будет дальше.

Король скажет: «Дорогая, закрой окно… Шумно…» А дракон на крутом пике попадёт в ловушку. Кобыла Ланселота невзрачна, но умна, приучена и бесстрашна, она умеет в нужный момент встать и развернуться, и рыцарь, сделав выпад, вставит двуручный меч в грудь безжалостному убийце крестьян и коров. И чёрная драконья кровь хлынет рыцарю на доспехи…

И снова он, уставший, поедет на постоялый двор, выпьет дешёвого кислого вина, съест жёсткой, как подошва, кабанятины, а надоедливый бард снова споёт в его честь очередную бездарную балладу. А он пойдёт и ляжет спать. Один. Как обычно.

А утром он проспит Стол. Как обычно.

И король Артур, как обычно, беззлобно упрекнёт: «Ну, Ланс… знаете… не фигнёй же мы все здесь занимаемся…», а Мерлин, как обычно, предскажет скорую смерть, а доспехи страшно грязные и воняют, и только я… королева Жиневера…

***

Только королева Жиневера знает, как отчистить чёрную драконью кровь с посеребренной стали. Она это делает всякий раз, как король Артур, оглянувшись украдкой по сторонам, окунёт свою знаменитую Корону в рваную сечёную рану дракона, сбитого Ланселотом…

Viel Wunderdinge melden die Maren alter Zeit

Von preiswerthen Helden, von grofier Kuhnheit,

Von der Freude Festlichkeiten, von Weinen und von Klagen,

Von kuhner Recken Streiten mogt ihr nun Wunder horen sagen.

Полны чудес сказанья давно минувших дней.