Иосиф Каллиников - Мощи

— Да, батюшка, да, в каждой женщине бес полуденный и полунощный тоже, постом и молитвою его изгонять нужно…

— Веничком его, веничком…

— И веничком можно… березовым…

— Николушку искушает, Николушку…

— Иноков всегда искушает бес в образе женщины… и святого Антония дьявол искушал женщиной, — прекрасный рассказ есть у Флобера, французского писателя…

— В писании есть, в писании…

— В писании тоже, батюшка… И не только подвижников искушает бес, но и…

— Николушку, Николушку…

— …игумена, — да, батюшка?..

— Его, его, Николушку…

— И на хуторе тоже?..

— И на озере, и в лесу, и на хуторе… везде она, эта Феничка…

— А посмотреть ее можно, батюшка?..

— Закрестить ее, закрестить надо…

— Пойдемте ее закрестим, она исчезнет.

— И с младенчиком своим, бесененочком…

— И с младенчиком…

— Яко дым от лица божия…

— Яко дым, батюшка…

На хутор привел блаженный Барманского, осторожно шел, точно боялся спугнуть нечистого.

Жаркий был день, сухой, томный.

Хотелось пить…

Обоих начал мучить голод.

Постучали во двор, Ариша отворить вышла. Васенька хотел что-то сказать, но Барманский прервал его и стал просить накормить чем-нибудь. Пошел следом за Аришею, ведя под руку блаженного.

Не знал Барманский, как обратиться к Арише, и, увидав на ней черное платье серым горошком и на голове платок белый и тоже горошком — только черным, решил, что монашка, и стал называть матушкой. Вместе с Васенькой взошел в комнату-келью, увидал колыбель, подвешенную к потолку по-деревенски, прикрытую белой кисеей, подошел посмотреть и умилился, с целью смутить монашенку:

— Как ангельчик, как на картинке… прехорошенький…

И, не оборачиваясь, спросил:

— Это ваш, матушка?..

— Мой…

Быстро обернулся к Арише, заулыбался весело…

— Но и вы прелестна, — не удивительно, что такой ребенок… прямо Христосик…

Обрадовался сравнению, подбежал к Васеньке, упрямо уставившемуся в пол, схватил за руки и потащил к колыбели:

— Батюшка, вы посмотрите только… Христосик лежит, прямо Христосик, сияние даже вокруг головки…

Васька взглянул, отшатнулся, и начал:

— Николушка, ах, Николушка, соблазнил тебя бес полунощный…

А Барманский, обращаясь то к Арише смущенной, то к Васеньке,

продолжал, чуть не захлебываясь от восторга:

— Как дева Мария… вы… вы, матушка… и Христосик тут ваш, и ясли, и пастухи, и волы, и овцы… в Вифлееме мы, батюшка… как волхвы, пришли поклониться… поклонимся… поклонимся…

Ариша стояла растерянная с двумя ломтями хлеба и кувшином молока, растерянно смотрела на кривлявшегося Барманского и на впившегося Васеньку и ловила одно только слово «Феничка», ничего не понимая, но чувствуя, что за этим словом кроется прошлое Николая. Стучало сердце, падало, дышать ей становилось нечем. Выступили на глазах слезы и повисли на глазах, блестя, как золото. Заплакал ребенок, разбуженный криком Васеньки. Поставила прямо тут же на полу кувшин с молоком и положила на него куски хлеба.

На дворе по деревянному помосту застучали копыта коров, раздались звуки бича, мычание и рев быка.

— В Вифлееме мы… истинно…

— Веничком, веничком эту Феничку…

Вечером Барманский Костицыной и княжне рассказывал про хутор, про монашенку и умилялся, ехидничая:

— Прелестный ребенок, ангельчик и мать… дева Мария, и кругом Вифлеем и Христосик… Обязательно устроим пикник на хуторе, обязательно…

Через несколько дней Барманскому надоел монастырь и монахи, и только одна мысль занимала его — пикник устроить на хуторе. Уговаривал и епископа и дам перед отъездом поехать, а чтобы не заметили затаенной мысли, ходил несколько раз к Гервасию линейку просить и вместе с княжной и с Костицыной и с Зиною ездил на засеку, где городец старинный был. Потом самому князю и епископу рассказывал восторженно:

— Поедемте, князь, и вы, ваше преосвященство, какой лес дивный стоит, и кажется, сейчас на тебя вылетит с кистенями и с гиком — и хорошо, и жутко… Прелестное место… Сколько в душе родится мыслей…Поэзия… Старина… Былое…

Уговорил Иоасафа и Рясного на городец.

Николка с епископом одни поехали, а князь — с Барманским и с дамами и закусками позднее. На городце чай пили, — белобрысый келейник Костя сапогом раздувал самовар шишками, мох от комаров палил, на Снежить за водой бегал.

Иоасаф благодушно шутил с дамами, Костицына с ним кокетничала, княжна говорила, что ревнует ее к владыке, а князь Барманского журил за балаганство, за неуместные шутки в обществе преосвященного и игумена.

Николка предание стал рассказывать о засеке — о Симеоне старце, бывшем когда-то разбойником в лесах темных, и о сотворенном над ним чуде явлением Троеручицы, указавшей ему путь подвига на пустыньке.

— Пошел старец Симеон, — атаманом был тогда, — пошел от своих молодцов на дорогу проезжую глянуть — сел под мост — дожидается, — гремят по мосту купцы заморские — свистнул товарищам — налетели, порезали неповинных, товар в лес, — атаман последним… Шел, шел — с дороги сбился — видит, огонь в лесу светится, значит, у костра сидят, добро делят, он на огонь — будто городец, а только у товарищей лица светлые — ангелы, а на его месте сидит женщина красоты неописуемой с младенцем, держит двумя руками его у груди… Он к ней прямо… Откуда, говорит, красавица?.. Молчит она и товарищи ему ни слова. Полюбилась ты, говорит, мне, — княгинею моею будешь и пошел к ней… Только видит — она младенца своего прижимает к груди сильнее и на него смотрит строго, — говорит:

— Не знаю тебя, злодея…

Он к ней ближе:

— Полюбилась ты мне, говорит, за речи смелые — поцелую тебя крепко… — Подошел. И вдруг рука у ней из-под парчи… Простерла к нему. Пал замертво… очнулся — ни товарищей, ни княжны — икона стоит на камне Троеручицы. Покаялся… со слезами пал… Хотел подняться с камня… опять рука простерлась к нему — опять пал замертво и слышит, как сквозь сон, голос женский:

— Покайся, богоотступник… прими иночество… оснуй обитель смирения…

Каялся, денно и нощно стоял перед владычицей на коленях и после каждой ночи подходил к иконе и каждый раз простиралась рука гневная, на сороковой день подошел — поднял с камня владычицу, облобызал пречистые ризы и опять поставил… А товарищей в ту же ночь государево войско Петрово перевешало на соснах, один старец спасся чудесным образом. Поставил келии, собрал братию, загудел колокол по лесу во славу владычицы… Узнали про пустынь люди, ходить поклоняться начали и воевода приехал… Увидал старца… Тебя-то, говорит, мы и не нашли только… Заковали в кандалы и повезли в телеге прикованного, как злодея, в Петров град… В темницу бросили… Сам Петр приходил допрашивать… Во всем повинился старец праведный. Завтра, говорит император, на казнь пойдешь… А наутро пришел затемно, отворил темницу и сам вывел преподобного и грамоту дал на монастырь, на землю, на деревни ближние и говорит ему: — Был ты ловцом людей на проезжей дороге государевой, будь теперь ловцом душ человеческих… Повелел рукоположить в иеромонахи… Видение Петру было ночью Троеручицы, — повелела царю простить покаявшегося… Со славою возвратился в пустынь… Иноки с трепетом дожидали основоположителя пустыни, в молитве и посте проводя дни и ночи… Возрадовались возвращению Симеона пустынника… Вознесли соборне молебствие со свечами возженными… Поклонился старец заступнице и принял схиму во имя прославления обители… Чудо господне над ним было содеяно, а теперь по воле всевышнего и сам чудеса творит.