Иосиф Каллиников - Мощи

Все дни неотвязные мысли в голове горели, до безумия ее доводили — не могла все еще решиться, а потом, когда разожглось тело огнем пепелящим от мыслей о близости его непорочной, и обезумела.

Журавлева опять напомнила:

— Так мы с Ивиной решили помочь тебе…

Выкрикнула горячо, возмущенная:

— Не смейте, я не хочу!.. Пусть сам!..

— Ну, это наше дело…

По-прежнему Борис безразлично относился к Феничке когда она вечерами у него просиживала молча, чувствовал только, что живой человек, с которым слово сказать можно попросту; и, также кончая заниматься, подолгу молился и засыпал, тоже молился и ему, и ей, быть может, ему потому, что хотел ее видеть; ждал, иногда по ночам просыпался и не мог заснуть да утра, ожидая ее, умершую. Иногда только мучило, что и другая любит его, ничего не требует, чего-то ждет, молчаливо и спокойно на него смотрит — и ждет. В комнату не пускать — за болезнь привык, как привыкают к любимым вещам — без них кажется не хватает чего-то в жизни, и Феничка была как вещь, но удобная тем, что одиночество разогнать ему помогает. А когда тревожный почувствовал голос — говорила, что останется у него — и самому стало тревожно, не думал, что останется, чтоб отдаться ему в темноте ночной, потому что знала, что не любит он, не думал, что без любви захочет его, и мысли-то эти носились смутными, нереальными, а где-то рождались в нем от тревоги и умирали сейчас же, не волнуя его. И все-таки бессознательно было тревожно. Нервничал. Нервность свою объяснял себе тем, что спешил сдавать на «весьма» один предмет за другим, и в семинариях выступал с рефератами поразить профессуру глубиной, эрудицией, — внимание на себя обратил; думал, что переутомился за год, да болезнь еще подорвала силы. А начались белые ночи — еще больше стал нервничать: в призраки людей на тротуаре вглядывался, вздрагивал — все казалось, что она идет к нею мертвая; вскакивал, подбегал к двери, слушал — не идет ли по лестнице шагами легкими, и, не дождавшись, ложился и опять в белесую муть окна вглядывался.

За два дня до пятнадцатого, когда уже лежал в постели и ждал и молился — вошла в белом, две косы без прически заколоты на темени и перевязаны белой ленточкой, — как венок сплела эти ленточки волосы Фенины.

Приподнялся, вскрикнул…

— Ты пришла, ты?..

— Я, Боря…

— Иди, поцелуй, — милая…

— Ты меня ждал?..

— Ждал, ждал…

И когда подошла близко — узнал, крикнул гневно:

— Зачем вы ночью пришли ко мне?.. Испугать хотелось?.. Знали, что ее жду, ту?..

Феничка знала, что не узнал ее, за невесту принял, и когда стал спрашивать, тем голосом, что любимым говорят, волнуясь от грядущего счастья, и ответила, подумав, что дойдет до галлюцинации и будет ее сию вот минуту, и поторопилась подойти — узнал, очнулся.

— Я свою тетрадь позабыла… Дневник мой.

— Зачем, Феня, так, зачем?..

Будто не поняла…

— Оставила его вам, Боря, на столе у вас, — думала, что прочесть захочется…

— Я не хочу, чтобы вы ночью входили ко мне…

— Не буду, Боря, не буду больше…

Ушла, дверь закрыла, — разрыдался от нервности в подушку судорожно.

Слышала, как один раз всхлипнул, и остановилась, слушала. Горько было, что не любит ее, и еще острей захотелось близости.

Раскинулась на постели плашмя, вытянув под подушкой руки, и вздрагивала от томления безысходного, шептала:

— Милый, послезавтра, нет, уже завтра, завтра, моим будет… Не отдам тебя мертвой. Живая любить должна непорочного. Мертвецам до живых нет дела… Не хочу чтобы ты умер, не дам умереть… Очнешься завтра… Воскреснешь… Вся растворюсь в твоем теле, чтоб почувствовал жизнь, меня познал. Знаю, что не уйдешь… Узнаешь и не уйдешь… Возьмешь мертвую, а с живой останешься… Навсегда… И ее позабудешь, ее, ее… Ты ее ждешь, а приду я к тебе и живая и мертвая и твоим воскресением сама воскресну.

И другая мысль в голове неслась и первую погасила стремительно:

— До конца приму очищение от невинного, от непорочного — его чистотой зачну… и забьется он во мне, — от возлюбленного — любимый мой, единственный…

И всем телом хотела его, непорочного, и от него, чтоб до конца очиститься чистотой невинного, и чтоб само это случилось, нечаянно, а после — все равно, что будет, куда и к кому приведет жизнь, но останется с душой ясною, просветленною высшим разумом и естества человеческого и после — никто и ничто не осквернит ни души, ни тела, кому бы ни отдала его голодная, жаждущая удовлетворения, чтоб сохранить чистоту свою, чтоб не мучило оно безысходным, чье б оно потом ни согревала утоляемое — чистым останется, на всю жизнь чистотой непорочною.

Как перед венцом невеста, вошла к нему вечером.

— Боря, простите мне, милый, что я вчера к вам пришла… Простите мне!..

— Я, Феня, не сержусь…

— Так слушайте, Боря. Завтра день моего рождения. Вы придете ко мне, да? Я хочу, чтоб вы пришли ко мне. Без вас мне будет пусто. Мы друзья, близкие… Я хочу, чтоб в этот день у меня был друг, со мною был… Будете, Боря?..

— Я приду. Вы тогда позовите меня.

И с утра, весь день Феничка была сосредоточенная, углубленная в себя и только горели глаза и блуждали как безумные, точно что-то жуткое перед собой видела, не знала что только.

После обеда пошла к чаю купить сластей…

Без нее прибежала Журавлева Валька и по-хозяйски стала смотреть, что у той приготовлено к вечеру, заметила бутылку вина, того, что Борис пил во время болезни, догадалась, для кого подруга его приготовила, и торопливо стала снимать колпачок, чтоб не испортить, откупорила, всыпала порошок и с трудом пробку вдавила и снова одела колпачок, думая, что если Феничка и узнает потом — не будет сердиться.

Вслух думала:

— Ломается девка!.. Не смей, не хочу, а сама ждет небось, что поможем…

Потом Журавлева достала поесть себе, уселась на диван с ногами и сказала вслух довольная:

— Всегда у ней найдешь чего-нибудь вкусного.

Кто ни приходил к Феничке, всегда уходил сытый, и все знали, где лежит съедобное: никогда не закрывала дверь своей комнаты, — не застанут ее — ждут, голодны — достанут, что под руку попадется, и угощаются без хозяйки.

Вернулась Феничка…

— Ты что тут делаешь?..

— Проголодалась, закусить капельку.

— Давай лучше закуску готовить на стол. Помоги мне.

К семи, по-торжественному собираться стали.

К семи и Борис возвратился, принес цветов, — в коридоре его Феня встретила.

— Что это?

— Цветы.

Не захотела показывать ни Журавлевой, ни Ивиной.

— Боря, — можно, я поставлю их у вас в комнате?

— Почему?

— Не хочу, чтоб видели, чтоб знали, что от вас они. Для меня особенное, они должны быть такими же чистыми, как вы, а когда уйдут все, я их к себе принесу.

— Как хотите, мне все равно.