Дмитрий Володихин - Смертная чаша

– Рехнулась, баба?

Она кивнула. По голосу мужнину слышно: не прибьет, соскучился по ней.

– Побороться захотела, Парашка?

Она опять кивнула.

– Не у чужих же, корова-то безмысленная! Домой пошли.

И они пошли.

– Чего Мишенькой меня назвала, когда Федор я? Спозналась с кем? Гляди у меня!

– Один ты у меня, Феденька, один! Один, мой свет! А Мишенькой назвала от немчина: видеть-то он тебя не видел, так пускай теперь поищет того Мишеньку, авось найдет кого…

Князь, довольный, потрепал жену по щеке.

Штадену повезло: он очнулся до того, как пришли слуги, чтобы вышвырнуть его из усадьбы.

Не сразу поднялся: голова трещит, сил нет. Какой же мерзавец ударил его? Сзади! Почему не вышел лицом к лицу? Хворостинин не мог, он с полками… Мишенька? Дайте срок, отыщем сего Мишеньку, отыщем злодея! Насидится еще в тюрьме…

Тут он услышал гавканье и визг в пяти шагах от себя. Со стоном поднялся на четвереньки. Глядь, а рядышком вертится собачья свадьба. Псы кружат вокруг суки, взрыкивают да взлаивают с очумелыми мордами.

Поискал в траве драгоценное зарукавье – не пропадать же хорошей вещи! Ну? Не видно нигде. И медлить нельзя: еще чуть-чуть, и господские холопы угостят его дубьём.

Да где ж ты…

Тут он почувствовал, как что-то живое и горячее прикоснулось к его ноге. Оглянулся. О! Шелудивый кобель обдул ему колено и смотрел теперь настороженно, погонится ли за ним человек.

Штаден дрыгнул ногой, но кобель, визгливо тявкнув, увернулся от пинка. Отбежал. Потом на миг повернулся да глянул на человека с презрением. Возьми меня, мол. Давай! Возьми. А? Кинешься? Пришибешь? Хренушки! Куда тебе, слабак.

Надо бежать отсюда.

Государь, царь и великий князь московский Иван Васильевич сидел в Серпухове, ожидая донесений. Охранял его лучший полк опричный, а в том полку весь государев двор – три тысячи избранных слуг на добрых конях, в сияющих доспехах. Всё вокруг царя дышало необоримой мощью.

Но… скверный выдался месяца маия 21-й день.

Седмицу назад Иван Васильевич вышел с опричными полками из Слободы. Земские же воеводы давно покинули столицу. К Оке, на главный рубеж обороны, царь выдвинул пять полков земских и два опричных.

Сторóжи дальние, во глубине степей рыскающие, извещали: «Пошел царь крымский на государевы украйны!» До поры до времени от станичников приходили донесения: стоит Девлет-Гирей там-то, пошел Девлет-Гирей туда-то. Яснее ясного!

И вдруг доклад: потеряли Девлетку! Князь Бельский, первый воевода Большого полка и всей воинской силе земщины старший начальник, грамотку шлет: «Передо мною татар нет на день пути!» Князь Мстиславский такожде пишет: где его полк Правой руки поставлен, от басурман и следа нет.

Где Девлетка? На Муравском шляхе ждали его. «Должен бы у Коломны к Оке выйти!» – уверяли одни советники. «Иль против Серпухова», – говорили другие. А выходило едино: что у Коломны, что против Серпухова – места защищенные, сильными полками закрытые.

Да не послушался крымский царь гласа русских вельмож и сокрылся неведомо где!

Ну да земских воевод, ленивцев, мхом поросших, опричные всяко резвее. Особного гонца отправил Иван Васильевич ко князю Темкину-Ростовскому, из опричных воевод. Чаял, хоть этот не подведет.

Ан нет. Не тако вышло.

Князь Темкин-Ростовский вообще невесть о чем вздумал сочинить бумагу: «Когда, – у царя своего вспрашивает, – ко двум полкам опричнинского разряда князь Черкасский явится? Он ведь над полевым опричным войском поставлен за старшего…» А о деле – ничего! Ни строчки!

Сущеглуп князь Темкин!

Ему ли о Черкасском рассуждать? Ему ли государя своего лишними вопрошаниями тревожить?

Князь Черкасский! Ядовитая злосмертная ехидна – вот кто таков князь Черкасский! От диких мест к порогу Третьего Рима взят с сестрою своей Марией, крещен, возвышен, вотчинами одарен, хоромами в средине Москвы пожалован… Излиху веры ему дано, излиху почестей! Сколь волка ни корми, а он всё в лес смотрит. Сестра Черкасского, а Ивана Васильевича вторая жена, скверно умерла. Да то дело семейное, и никому не след между мужем и женою встревать! Сказано же: неплодную смоковницу посекают… А сей зол сын гневом наполнился, ликом красен при государе своем делался, пыхтел и сопел злояростно, яко дикий зверь… Всё ему прощалось! Но когда донесли из Крыма московские доброхоты: идут-де с Девлеткою родичи и племенники Черкасского – тут какая уж пощада ему? Дали верному человеку десяток стрельцов стремянных, опричных, тот человек дело свое сделал с тихостию и накрепко.

Ни к чему тебе, Темкин, о Черкасском поминать, не доехал он до тебя и не доедет уже.

Пришлось отписать воеводе еще раз: теперь ты старший над двумя опричными полками, на Оку посланными, Черкасского не жди, сам управляйся! И ответь, Бога ради, князь, где татары?

Между тем в людях явилось уму не внятное шевеление.

Бельский будто бы от Оки отходит… куда идет? О чем проведал? Отчего прежде полк с места тронул, а уж потом с докладом слугу прислал? От двух воевод малых полков земских вообще нет докладу! И Мстиславский от Оки отходит, и Воротынский свой полк с берега увёл! Ежели высчитали они, куда Девлетка полчища направил, отчего царю своему не явят плодов ума своего? Будучи спрошены, отписываются: «Ждем татаровей с иной стороны, следует нам поспешать!» Не рано ли?

Всюду слабость управительская и бесчиние!

Семь полков ходят туда-сюда, и ни один из воевод полковых не может внятно ответить своему царю: куда зверь басурманский повернул? Близко ль он? Далеко ль? Может, о русской силе, на Оке вставшей, проведал и домой повернул? Может, в шаге он от Серпухова? Может, часа не минет, как орда его поднапрет к самым стенам?

…Пришла от Темкина новая бумага. Ох и увы! Сколь дивна старая была, а новая той не в пример дивнее!

«Два земских полка татарове отсекли, а мы за тебя, великий государь, в мужество облекшись, с Девлеткой перемогаемся. Головы свои за тебя, великий государь, готовы сложить! Второй час у лехких воевод травля идет с татарами и лучное стреляние», – писал князь.

Где?! Где?!!!

Ничего не понять!

«Петел горластый! Сладкоголосое чадо! Песнью зво́нок, да головка с орех!» – негодовал Иван Васильевич.

Благодаренье Богу, отправлена была с явною грамоткою к Темкину-Ростовскому еще и грамотка тайная, ко князю Хворостинину. Сей родом пониже, но яко стратиг по сию пору безупречен и в искусстве воинском всё проник. Жаль, не поставишь его выше Темкина: сей же час дюжина челобитий местнических против него придет!

От Хворостинина пришел доклад ясный, простой и страшный. Гибельным холодом веяло от строк его.

«…Крымский царь перелез Оку в семи верстах от Кром, у Доброго колодезя, там, где брод Быстрой. По Пахнутцевой дороге идет к Болхову, а оттуда идти ему х Колуге. Затем не инако, а мимо Колуги пройдя да Угру перелезши, – к Москве. К Серпухову такожде послан великий полк татарский, языки в расспросных речах сказывают, велено ему от Москвы серпуховскую силу отсечь. Изменою проведены крымские люди в местах, где дозору мало и воинской силы в сборе нет. Станичники доносят, видели во станах татарских неких дворян московской службы».