Дмитрий Володихин - Смертная чаша

Так вывозят из сечи раненых воевод – неспешно, с опаскою: не растрясти бы до смерти на дорожных ухабах…

Дмитрий Иванович направил к ним коня.

– Кто? – спросил он, вглядываясь в серое лицо человека, лежащего на телеге.

– Князь Иван Дмитрич Бельский. Восемь ран у него… – сказал тот, что с распоротой рукой.

«Как же я не узнал его? Сто лет знакомы, а…» – Хворостинин еще раз заглянул в телегу.

Тот, кого он знал, веселый и сильный человек, ничуть не напоминал того, кто лежал сейчас на сене, измазанный своей и чужой кровью, с пятнами копоти на щеках, с отрубленным ухом. «Весь измятый какой-то, словно грязную тряпку в телегу бросили, а не человека…»

Но всё же это был именно Бельский, старший воевода земской рати.

– Куда?

– Пока что в усадьбу его, Бог даст, очнется и со смертушкой поборется, – ответил тот, у кого кровь сочилась из плеча. – А нет, так хоть дома помрет.

– Как там… у наших?

– Умирают, – со спокойной отупелостью смертельно уставшего человека произнес первый.

– Князь Мстиславский еще держится, но по тысяче бойцов на полк осталось… нам не сдюжить.

На плечо Хворостинину опустилась чья-то рука. Он сердито повернул голову.

– Ладно, – негромко молвил Темкин-Ростовский. – Бери свои пять сотен, и… помогай Бог!

– Благодарствую, Василий Иваныч.

…Отъезжая в сторону Замоскворечья, Хворостинин осмотрелся. Огонь уже оседлал некоторые близкие улицы, туда ходу нет. Паче того, пламя подбиралось и к стенам Опричного двора. Ратники пытались остановить его ведрами с песком. Двор поставили на низинном месте, щедро засыпали его чистым белым песком, убавляя сырость, и вот инако пригодился тот дивный песочек, издаля за большие деньги привезенный…

Хворостинин вел людей, словно пес, чутьем угадывая, где еще можно пройти. Не больше десятка потерял по дороге.

Но когда выехал к Замоскворечью, сердце захолонуло. Всё, проиграно дело. Опоздали. Уже не татарам, зною пожарному отдали победу.

Перед ним простиралось море огня. На жалких островках, пока еще свободных от пламени, русские и татары остервенело рвали друг друга. Не ради одоления, токмо лишь ради смертной жесточи. Слишком долго дрались за каждую улицу, озлились друг на друга, уже не могли расцепиться.

Басурмане одолевали, ошметкам русских полков следовал один исход: погибнуть, чести не растеряв.

На миг Дмитрий Иванович впал в оцепенение. По сию пору ни разу с ним такового не случалось, чтобы никак не мог он переиграть неприятеля. А тут… хоть все пять сотен положи, боя не переломить.

Но нрав его деятельный скоро взял верх над унынием. Ин ладно! Раз не дает ему Бог погнать татар, так хоть товарищей своих он еще может вытащить.

И Хворостинин ринул в битву опричные сотни, давая Мстиславскому время разорвать смертельное объятье с крымскими воинниками, поставить заслон да и вывести к переправе всех, кого еще можно вывести.

Держал натиск татарский стрелами и саблями. Сам ходил в сечу, яко простой ратник. Видел, как упал боярин Вороной-Волынский, истыканный стрелами, и сейчас же обрушился на него горящий дом.

Вдруг стали отходить татары. Только что напирали, и вот уже нет их, одне лишь конские задницы видно на другом конце улицы. Повсюду развернулись, из битвы выходят… Что за блажь?

Хворостинин огляделся.

Тут нечего взять татарину, кроме гибели своей…

Нет больше островков, огонь подступает отовсюду. Не вернуться за реку – отрезан обратный ход, и в сторону не уйти – некуда!

Тогда Дмитрий Иванович повел остатки своих сотен вперед, прямо через татар. Гнал их, как хотел гнать до начала боя, но уже без надежды на разгром, а с одной только мыслью: «Вырваться бы! Выскочить бы!»

И татары расступались перед русским отрядцем, татары уже не хотели драки, им бы такожде – выскочить!

Хворостинин летел, зная: каждый миг огонь отгрызает людей от его малой рати. Брови опалил, руку обжег. Едва увернулся от падающей колокольни. Зарубил татарина, осмелившегося преградить ему путь. Выровнял коня, споткнувшегося на мертвеце.

Вылетел на поля подгородние. Повернул, прикидывая, где еще орудуют грабительские отряды татар… Обманул раз, другой и выскользнул у смерти из лап неподалеку от Новоспасского монастыря.

Сколько с ним сейчас ратников? Пересчитать! Сотня и шесть десятков уцелели из пяти сотен.

Хворостинин спрыгнул с коня, пал на колени, перекрестился.

«Господи! Благодарю Тебя за милость! Сберег нас, Царю Небесный!»

Что представляет собою всё это царство московитов? Случайное образование на границе истинно просвещенного, упорядоченного мира и азиатской варварской бездны. Мыльный пузырь на краю хаоса. Ни настоящей культуры, ни настоящего христианства, ни настоящего государственного строя: всё это существует здесь в странно искаженном виде, словно обезьяна нарядилась в человеческое платье и смотрится в кривое зеркало… Почему Бог даровал этой стране столь значительное богатство? Русские ничем не заслужили Его милости! Они бестолковы и ленивы, от них не добьешься дельной работы. Они корыстолюбивы и лживы, того и гляди обворуют тебя, как ежедневно обворовывают друг друга. Отчего же Господь терпит их? Отчего не карает их за тиранство государей и низость подданных?

Должно быть, всё это ненадолго.

Должно быть, вся эта Московская derzhav'а – эфемерное государство, коему суждено скоро исчезнуть под грузом собственным пороков.

Должно быть, крымский царь избран орудием Божьим. Ордами его, словно бичом, наказывает Бог нерадивых русских, в кровь рассекая тело их derzhav'а. И скоро падут гордые стены московские, словно непокорный Иерихон, разрушенный ревом труб…

Когда крымский царь подошел к Москве, никто уже не смел выйти из города, разве только отчаянные смельчаки. Значит, сегодня свершится суд Божий, в крайнем случае – завтра.

Но ты, ты, что делать тебе, чужому для этих мест человеку, порождению иного мира, попавшему сюда с невинной целью немного заработать на нерасторопности местного люда? Ты же ни в чем не виноват! Ты не должен отвечать за грехи русских перед лицом Его! Это совершенно неуместно.

Для чего попадать тебе под удар тяжкой десницы?

Тебе надо спастись. Любой ценой. И спасти всё то ценное имущество, которое даровали тебе по сию пору Господь Бог, а также твоя отвага, твоя разворотливость и твой ум.

Вчера, когда крымский царь явился к московским предместьям и зажег в миле от города увеселительный дом русского правителя в Kolomenskova, ты должен был предвидеть, что московитские ратники, разобщенные злобой друг на друга, не остановят его надолго. Ты сказал себе: «У меня еще есть один день, хотя бы один день». Разумеется, ты не пошел к своей сотне, ты не стал снаряжаться к бою. Но неужели ты не мог собираться чуточку быстрее?