Дмитрий Володихин - Смертная чаша

Так осуществились пожелания земских, и так сокрушилась земная слава русского деспота. Похоже, Московитская derzhav'а начала заваливаться набок, и никакой силе ее уже не сберечь.

А ты… Ты не столь уж плох: тебе удалось кое-что спасти.

Русские полки успели к Москве на полдня ранее Девлет-Гирея. Правда, не все: три земских да два опричных. Еще два земских безнадежно отстали.

Когда князь Иван Бельский указал полку Воротынского место, где им следовало ждать татар, – Таганский луг, Заяузье, – Михайло Иванович недоуменно переспросил:

– Таганский луг? Так ле?

– Точно так. Встретишь Девлетку, если вздумается ему Москву с Восходней стороны обойти и оттуда в плечо нам ударить. Переправы держи! Что через Москву, что через Яузу!

Воротынский частью расположил полк в окологородних слободах, частью же – в лугах и на холму Таганском, близ речного берега.

Явился Девлетка, и грянул Вознесеньев день – месяца маия 24-й, четверток, а для Российской державы чернейший. Как только увидел Воротынский, сколь быстро бежит по граду столичному пламя, сразу же распорядился из слобод людей полковых убрать. Слава Богу! Уберег. Без того – половина бы там осталась.

Весь день, пока пылала столица, татары почти не беспокоили полк Воротынского. Появлялись мелкие их шайки – более десятка, менее сотни, носились по берегу противолежащему, но переправляться в малой силе опасались.

Ночью Москва озарялась тысячью огней. К утру еще дымила вовсю. Темные витые столбы подперли свинцовое небо…

К полудню люди крымского царя скопились на противоположном берегу Москвы-реки. Воротынский двумя днями ранее приказал стрельцам нарыть окопов на случай неприятельского вторжения и теперь укрыл их по окопам, приказав сидеть сторожко, не высовываться. Конные сотни Михайло Иванович отвел подальше, выставив к самой реке полсотни бойцов: если никого татары не узреют, заподозрят неладное.

Бродов московских татары не ведали. Нагнали было людишек полонных, никто, однако, перелазов им не указал. Тогда привели целую толпу полоняников, повелев им разбирать дома и вязать плоты. Минул час, второй, и пустились плоты с татарскими всадниками в Заяузье. Половина же татар переправлялись с конями вплавь, держась близ плотов.

Воротынский прикинул: всего-то с тысячу вражеской силы. И эта тысяча своё получит.

Первым двум плотам дали пристать к берегу. Ратники Девлет-Гирея скучились, постреляли немного в сторону полусотни русской, но покоихмест прочие бойцы не выплыли, бросаться ей вдогон не собирались.

Вот оно. Самое время.

Воротынский махнул рукой.

Зурны полковые издáли вой, и стрельцы, поднявшись со дна окопов, открыли пальбу по крымцам. Свинец бил в живую плоть без промаха: не во всадника, так в коня! По такой большой цели невозможно промазать… Над Таганским холмом поднялся стяг русский с ликом Богородицы. Ударил барабан полковой, и дворянские конные сотни, доселе спрятанные, поскакали на врага. Татары приняли их в сабли. У прибрежной полосы вспыхнула сеча. Издалека Воротынский видел, как ударами булавы сбивает татар с коней рослый русский боец. «Ловко! – изумился князь. – Что ни удар, то всё чужой воинник наземь летит!» Давненько он такого не видывал…

Бой длился недолго: покорив Москву, не желали басурманы головы класть в малой стычке. Останется Заяузье не ограбленным? Что ж, иных мест для грабежа хватает…

Татары бросили свои два плота, повернули коней в воду, прочие же плоты начали выгребать назад. Воздух над рекою наполнился шелестом стрел. Обе стороны щедро поливали ими друг друга, пока расстояние не сделалось слишком дальним для лучников.

Воинский голова князь Лыков пришел к Воротынскому с докладом, заговорил радостно:

– Набили татарвы изрядно! Токмо на берегу мертвых тел с сотню, часть же рекою унесена, иных, раненых, с собой забрали. Наших семнадцать человек легло.

Воевода поразился сему веселию. Горькая радость – сотню татар положить, когда в Москве, быть может, десять тысяч русских сгорело да на боях головы сложило! А то и двадцать тысяч, тридцать, да Бог знает сколько!

– Что за богатырь там, на берегу, с легкостию татар дубьем гвоздил?

– А! Точно! Силен, бродяга… То холоп мой боевой, кабальник.

– Михайло Юрьич, отдай мне его. Кабалу выкуплю.

Лыков ощерился злою улыбкою:

– Не хочу! Мой холоп. Самому нужен! – И устремил на Воротынского взгляд хама, коему никто не указ.

Темно-серые очи его, широко раскрытые, излучали вызов. Тако отроки меряются друг с другом: пойдем, мол, выйдем на улицу, а там – на кулачках… иль на ножичках, по-взрослому… давай-ка!

Воротынский отражался в его зрачках: кряжистый, но седой, старый…

Воевода молча отстегнул калиту с серебром и протянул дерзкому собеседнику. Но тот не взял. Тогда Михайло Иванович снял с пояса длинный нож в черненых ножнах с бирюзою.

– Тут всяко больше кабальных денег будет, – сказал он с прохладцею. – Любую кабалу перешибает.

– А ежели все равно не отдам?

Тогда Воротынский сделал то, что перьвее всего сделать следовало. Сказал ему голосом, для таковых забияк вполне понятным:

– Хочешь ли против рожна переть?

И тот, осклабившись, сделал рукою движение, будто мошку словил:

– А забирай! Зовут его Гневаш Заяц.

Привел Лыков своего богатыря к новому господину. Увидев ратника вблизи, Воротынский еще более поразился: косая сажень в плечах! Но виду не подал.

– Теперь ты за мною будешь. Сколь долго надобно тебе, чтобы за кабалу рассчитаться?

Тот глухо, деревянно проговорил:

– Лет за пять, за шесть хотел… господин мой князь.

– Аще служить будешь мне со храбростию и сноровкой, за три года от меня уйдешь. Чему научен?

– Огненному бою, кулачному бою, лучному, с рогатиной, с секирой, с булавою и со клевцом. На ножах, если надо. С саблею могу, но не искусен. Станичную службу знаю… в прямом деле с литвою и татарами бывал, в засадах такожде…

«Как бы не в разбойных, засадах-то. Больно вёрток хозяин твой, с него станется холопов своих на разбой послать… Ничего, пригодишься». Воротынский любил неговорливых людей. Этот ему понравился. Вот уж кто богатырь неподдельный.

…Одного за другим отправлял в Москву разведчиков Воротынский. Некоторые не возвращались, как видно, нарвавшись на татарские разъезды. Другие, всего вернее, спешили к своим домам да и застревали там надолго, забыв о службе. А те, кто, осмотрев раскаленный город, вернулись к полковому стану, в шатер к воеводе являлись с черными лицами.

Вести они приносили одна другой хуже. Замоскворечье сгинуло в огне, Опричный двор в золу обратился, Орбат пропал, Занеглименье опустошено, из каждого десятка слобод и улиц московских не более одной уцелело. Крепости московские, несокрушимые твердыни – и те истерзаны! Кремль выгорел, и Китай-город выгорел. Где пороховое зелье хранилось, там стены с башнями вырвало и на воздух подняло: стену кремлевскую пониже Фроловского моста да стену в Китай-городе, что против земского двора! Яко бешеный зверь Москву грыз! Князь Иван Бельский, многажды ранен, от пожарного зною насмерть затхнулся. Множество иного народу в огне и дыму жизни лишилось. Татары грабят монастыри и села подмосковные, на пожарище выискивают сокровища, полону бесчисленно нагнали отовсюду.