Ханна Кент - Темная вода

— Жечь его мы не будем. Только пригрозим. — Нора обкусывала заусенцы.

— По мне, так грех это, миссис. Не хочу я это делать.

— Так он и не уйдет никогда, если и дальше его одними травами потчевать. На наперстянке да мяте нам Михяла не вызволить!

— Ну пожалуйста, миссис! Не надо его горячим жечь!

Нора рванула зубами заусенец и, поглядев, вытерла выступившую кровь.

— Припугнуть, оно и хватит, — пробормотала она себе под нос. — Железо и огонь — средство верное!

— Как поживаешь, Нэнс?

— Ой, то так, то эдак. Перемогаюсь с Божьей помощью. А я все гадала, когда зайдешь.

Нэнс кивком указала на стоявшую у огня табуретку с плетеным сиденьем. Анья уселась и расправила перед юбки.

— Мне вроде грудь прихватило.

— Грудь, говоришь?

— Внутри словно клокочет. — Тонким пальцем женщина коснулась горла и покраснела. — Наверно, простыла я.

— Слаба грудью, стало быть? Давно ли?

Анья озиралась, прикидывая:

— Да уж порядком. С самого Нового года. Мы дверь отворили тогда, чтоб старый год выпустить, а новый впустить. Вот и впустили, а с ним, видно, и хворь. — Она попыталась рассмеяться. — С тех пор и прихватило. Бывает, я и кашляю.

— А с сыростью у вас как?

— С сыростью?

— Как вы с мужем твоим, Джоном, пережили холод и сырость? Пол у вас сухой?

Анья рассеянно потянула за торчащую из шали нитку.

— У нас в тот год бурей солому с крыши сорвало, так в дыру точно каплет. Нынче перекрыть надобно.

— А еды вам хватает?

— Господь дает вволю, хотя масла, правда, маловато. Жидкое совсем стало молоко. Проку с него чуть.

— И то, — поддакнула Нэнс. — По всей долине, говорят, молоко пустое. Но хорошо хоть ты не голодаешь. Ты достойна всего, чем владеешь, да и большего достойна. Дай-ка пощупаю, что там у тебя клокочет, послушаю. — Нэнс прижала ладонь к груди Аньи и закрыла глаза, слушая дыхание. Но ничего не услышала. Дыхание было чистым, разве что сердце частило.

— Слышала?

— Тихо. Закрой глаза, Анья, и вдохни поглубже. — Рука Нэнс уловила тепло, идущее из-под ткани.

Нэнс ощутила, как страстно, больше всего на свете, желает Анья ребенка. Почувствовала, как во время болезненных месячных, корчась и сгибаясь пополам от боли, думает, что тело мстит ей, наказывая за бесплодие.

Нэнс видела, как Анья встает, пересиливая боль, чтобы поставить воду на огонь и накормить Джона завтраком. Как подметает пол, покуда ее тело корчат бессмысленные схватки. Как ненавидит веселящихся в ее доме гостей, мужчин с засаленными скрипками в руках, женщин, заслоняющих от нее бесценное тепла очага, как мужчины швыряют по углам картофельную шелуху, которую ей потом подбирать, ползая на коленках.

А теперь она бредет на задворки к канаве, чтобы сменить там окровавленную тряпку на чистую, вновь и вновь поражаясь неистовству своего женского начала. Кровавым поминкам по нерожденному ребенку.

Раздалось покашливание. Нэнс открыла глаза. Анья глядела на нее с испугом.

— Ну что? — спросила она дрожащим голосом.

Нэнс убрала с ее груди руку и придвинулась на табуретке поближе.

— Ты хорошая женщина, Анья. Каждому из нас, ей-богу, есть о чем печалиться. И немало таких, Господь свидетель, что досаду и гнев вымещают на ближних. А иные, сдается мне, обращают свой гнев на самих себя. Возможно, твое тело чахнет оттого, что ты печалишься.

— Да вовсе я и не печалюсь!

— Ум, у него большая власть, Анья. Сильная власть.

— Да говорю тебе, с чего бы мне печалиться!

Нэнс выжидала. Повисло молчание.

Анья теребила бахрому шали.

— Я знаю, куда ты клонишь, Нэнс.

— Я про ребенка.

Поколебавшись, Анья сокрушенно кивнула:

— Стыдно мне. В тот вечер, когда у Бриджид дитя умерло… Так стыдно было, что выгнали меня, словно и проку от меня никакого… Точно я и не женщина вовсе…

Нэнс ее не прерывала.

— Я ведь знаю, что о нас говорят, — шепотом продолжала Анья: — «Гнилая хворостина всю вязанку портит».

— Ты о ребенке мечтаешь. Что ж тут стыдного?

— Стыдно, когда жена не может подарить мужу того, чего он больше всего желает. — Анья подняла глаза, и взгляд ее был полон страдания: — Джон добрый, но родня его на меня злится. Думают, все их беды от меня, от бесплодной. Урожай плохой — значит, я виновата. Картофель не родится — от меня набрался. И корова… — Стиснув зубы, она покачала головой. — Вся долина собирается у меня на к уардь , и женщины… они иной раз малышей своих с собой берут. Приносят, те ковыряются в полу, дырки в глине делают, за курами моими гоняются. И так горько мне становится, Нэнс, что своих детей у меня нет… Думаю, они нарочно меня дразнят… А одна… знаешь? Дочка ее не хотела еду из моих рук брать, потому что считает, что я с Ними знаюсь, оттого и не рожу никак. — Анья подавила странный смешок. — Но это ж не так, а? Не добрые же соседи устроили так, что я… — Рука ее потянулась к животу.

— Боишься?

— Тогда б это было бы хоть понятно… Но я ж Им в жизни не перечила! Всегда почитала добрых соседей ! — Она замялась. — Кейт Линч рассказывала про бабу одну, которую муж ветками вяза хлестал, чтоб ребенок у ней в животе завязался.

Нэнс усмехнулась:

— Ты что ж, хотела б, чтоб и тебя вязом отхлестали?

— Да уж и сама не знаю…

— Ты правильно сделала, что ко мне пришла, и не вини так себя. Всякая вещь в нашем мире с другими связана, и на всякое зло найдется добрая управа. И снадобье найдется, вот они, рядом, все под рукой!

Нэнс встала и потянула за собой Анью:

— Давай. Идем со мной, не отставай.

Женщины вышли из бохана в вечернюю прохладу. Кругом все словно застыло в неподвижности, и лишь туман тихо наползал, спускаясь с гор в долину.

— Странное тут место, — прошептала Анья. — Я и забыла, какая она, тишина, — с кузнецом живу.

— Тихо, да. В туман даже и птицы замолкают.

Ближе к лесу Анья замедлила шаг.

— Может, я тебя в избе подожду, Нэнс? Или, может, в другой раз приду? Джон небось удивляется, куда это я подевалась.

— Я не сделаю тебе вреда.

— Как это ты дорогу различаешь? В таком-то тумане…

— Вот и хорошо, что в тумане: никто нас не увидит.

Они шли под деревьями. Под ногами было мягко от опавшей листвы, выступавшие из тумана дубы и ольхи кропили женщин влагой с ветвей. Анья задирала голову, подставляя лоб падавшим сверху каплям, и вода текла по ее носу и подбородку.

— Давненько я так не гуляла!

— Это уж как водится: мужняя жена к очагу прикована.

— А ты, Нэнс, никогда замужем и не была?

Нэнс улыбнулась:

— Так никто не посватался. В девках я вечно по горам гуляла. Вдвоем — я да солнышко.

— Я тоже девчонкой по горам бродила. К западу отсюда.

— Отвыкла сейчас?

— Наверху и ветер слаще веет.

— Мне ли не знать! — Сев на корточки, Нэнс рылась в зарослях папоротника и плюща. — Знаешь, что вот это за растение?