Ханна Кент - Темная вода

— Так Шон, значит, виноват? Он что, пьяный был?

— Может и пьяный. Встретила я муженька дочери, а он и расскажи о драке, что во дворе у О’Донохью была.

— Да что случилось-то?

Пег вскинула бровь:

— Шон взял у Питера лошадь взаймы, чтоб к своей пристегнуть. С этого все и пошло.

Нора поморщилась:

— Мартин всегда говорил, Шон — жадный и не любит лошадей одалживать. Если долго не возвращают — ленятся, значит, работать не хотят. Вернули вовремя — тоже плохо, загнали лошадь, работать слишком много заставили, Шон и тут бесится. Он своего не упустит, Шон.

— Не о добре своем, а о себе он печется, — фыркнула Пег. — Говорят, Питерову кобылу Шон соломой кормил, в которой и зерна-то, считай, вовсе нет, а свою лошадь — лучшим овсом. Вот Питер возле кузни и попросил Шона, чтобы давал его кобыле тот же корм, что и своей задает. Ну а Шон… Шон глянул на него так, что дым пошел, и говорит, мол, буду кормить чем сам решу, и что кобылка Питера, мол, все равно ледащая, в чем душа держится, и что он, Питер то есть, видно, решил с него последнюю шкуру содрать, по миру пустить, даром что сосед. А Питер ему про недород, что засуха по всей долине и что разве его это, Питера, вина? А после… — Пег облизнулась, — потом и мальчика твоего вспомнили.

Нора побледнела:

— Подменыша? А что хоть говорили-то про него, а, Пег?

— Шон и Кейт все думали-гадали, что он такое и откуда в хижине твоей взялся, и решили, что это все Нэнс подстроила, чтоб зло на нас на всех навести. Шон говорил, и засуха у нас — от нелюдя этого… Мол, Кейт говорит, эльфеныша нам Нэнс подсуропила, в отместку отцу Хили. Ой, Шон бушевал не знаю как — зять рассказывал. На землю плевал, словно костер потушить старался. Кричал, что доберется до того, кто пищог по его земле пускает. Кто проклясть его пытается. Лошади шума испугались, Питер руку протянул, успокоить их, а Шон решил, тот на него замахивается, и как схватит Питера за грудки! «Знаю я, что ты к ней в берлогу намедни ходил, говорят, что ты души не чаешь в этой калях ». А потом сказал… — Пег набрала побольше воздуха и, содрогнувшись от омерзения, покачала головой, — сказал: «Ясно дело: если мужик бабу себе никак не найдет, он за ней и к дьяволу самому в пасть полезет». Вот. Питера-то знаешь. Он ведь тихий обычно, как церковная мышь в престольный праздник. А тут, не поверишь! Как кинется на Шона, как схватит его за ворот! И криком кричит, что не имеет, дескать, тот никакого права бедную честную женщину дьяволом обзывать, что сам он, Шон, и есть дьявол!

— Язык сболтнет, а скуле отвечай!

— Да, но чтоб Питер О’Коннор! Слыханное ли дело — Питер О’Коннор на Шона вызверился! Кричит ему: «Ты и есть дьявол, самый настоящий! Готов и Нэнс оклеветать, и лошадей чужих уморить, лишь бы твоя в целости была!» А после Питер и про Кейт ему сказал: «Всем известно, что ты жену свою опять колошматить принялся. Кем же надо быть, чтоб руку поднимать на того, кто сдачи дать не может!» И потом: «Пробы на тебе ставить негде, Шон Линч, распоследний ты негодяй и мерзавец!»

— И что дальше было?

— Ну, Шон и накинулся на Питера. Избил смертным боем. Всего отделал, с ног до головы. В грязь бросил и ногами по лицу! Так избил, что, когда мужики оттащили его от Питера — тоже дело было непростое, так он брыкался и руками размахивал, — мальчишка, подручный кузнеца, по всему двору выбитые зубы подбирал.

— Господи, страсти какие… Как лицо-то теперь у Питера?

— Джон и Анья его подняли, в дом внесли, подлатали как смогли, но если раньше он лишь холостяком слыл, теперь до самой своей смерти, как ни жаль, будет слыть еще и уродом. Рот у него — как окно разбитое, нос сломан. А куртку впору на чучело надевать.

— А ведь прав он, — сказала Нора, задумчиво потирая подбородок. — Сущий дьявол этот Шон Линч.

— Я так скажу: нынче же, как стемнеет, Питер к Нэнс наладится. Ему без нее теперь никак.

Нора помедлила:

— Я и сама сегодня к Нэнс собиралась. Потолковать, чем бы еще подменыша попоить. Чтоб убрался он на веки вечные.

Пег посмотрела на мальчика долгим взглядом.

— Если дело терпит до утра, я бы с ним повременила. Пусть сперва Питер к Нэнс сходит. Потому как ежели Шон или кто другой из них увидит у бян фяса тебя с ребенком, да еще и Питера, слух об этом разнесется быстрее, чем собака хвостом машет при виде мяса. Не люблю я о людях дурное говорить, но мнится мне, беды не миновать, если заявятся сюда Кейт Линч и Шон и потребуют показать им подменыша, или крик поднимут, что ты против них пошла. Нет у тебя теперь мужа, Нора. Потеряешь доброе имя — никто тебя не защитит.

Нэнс брела вдоль берега, волоча за собой сломанный сук. Стоял редкий для февраля солнечный день, и Нэнс ясно видела и там, и тут первый румянец весны. Несмотря на холод, в воздухе пахло совсем иначе, чем зимой.

Деревья вскоре зазеленеют. Через месяц-другой лесной подлесок оживят колокольчики. Ветви пока еще голы, но в них бурлит живительный сок, и над лугами дрожит дымка. А на ольхе уже набухли почки, и мужики готовятся к пахоте. Скоро земля задышит, в воду полетит цветочная пыльца.

Нэнс зорко оглядывала пробуждавшуюся почву, торопясь выбрать из нее ростки трав, пока не успела с них сойти роса. Вот оно — ее достояние. Запах каждой из этих трав она чуяла, как чует мать своего ребенка. Она распознала бы их даже в темноте.

Попутно Нэнс думала о подменыше и вспоминала длинную лиловую отметину на лице Мэгги. Может, достаточно будет просто помахать раскаленным железом перед самым его лицом? Пригрозить эльфенышу, предупредить о том, что его ждет, если не уберется по-хорошему. От Мэгги она знала и о других способах, которые можно было испробовать, если наперстянка не поможет. Зверобой. Белену, если понемногу. Межевую воду.

Только не раскаленная кочерга. «Ни за что в жизни». Так сказала Мэгги. Несмотря на то что ее саму от фэйри возвратили именно этим. Закрыв глаза, Нэнс вновь увидела перед собой тот шрам Мэгги, вспомнила, как морщилась вокруг него кожа, какой уродливой выглядела стянутая шрамом щека. Она представила себе, как к ней прикасаются раскаленным железом, вообразила шипение, пар, касание раскаленного прута, боль от ожога. И содрогнулась.

Мысли ее прервал странный звук. Ветерок доносил чье-то прерывистое, натужное дыхание. Оставив свою грубую волокушу, она пошла, крадучись, хоронясь за деревьями, пока не увидела дымка своего же домишки.

На ведущей к ней тропинке показалась человеческая фигура. Мужчина направлялся к ее двери очень быстро, потом бегом, не замедляя шаг, даже когда его одолевал кашель. Перешагивая упавшие стволы и торчащие корни, он сжимал руками ребра.

Питер О’Коннор.

Выступив из зарослей ольхи и дуба, Нэнс вышла на поляну. Питер почувствовал движение, обернулся, замедлил шаг.