Ханна Кент - Темная вода

— Нэнс, — хрипло произнес он.

— Что, Питер? Что с тобой приключилось?

Громко рыгнув, Питер повалился на колени, и его вырвало. Корчась на четвереньках, он мучился рвотой еще и еще, затем стер слюну с подбородка и распрямился, сев на пятки.

Ласковым движением Нэнс провела рукой по его спине:

— Ничего, ничего. Теперь подыши поглубже, Питер. Отдышись.

Питер поднял на нее глаза, вытер губы. Один глаз у него заплыл. Между вспухших и слипшихся лилово-синих век нелепо торчали ресницы. В ноздрях запеклась кровь, а взгляд был исполнен ярости, но такой бессильной и жалкой, что Нэнс даже перекрестилась.

— Заходи же, Питер.

В ответ он смог лишь кивнуть. Она помогла ему подняться на ноги и повела к лачуге. Поглядев, нет ли кого поблизости, Нэнс закрыла дверь и завязала жгутом из соломы.

Питер стоял, понурившись, руки его обреченно висели вдоль тела.

— Садись здесь. — Нэнс потянула его за руку, указав на кучу вереска. — А лучше приляг. Давай-ка мы с тобой выпьем. — И она достала бутылку.

Дрожащей рукой Питер вытащил пробку и пригубил напиток.

— И еще глоточек. Вот теперь ты сможешь рассказать мне, что стряслось.

— Шон Линч. — Питер сплюнул, потом, порывшись в куртке, вытащил трубку. Нэнс терпеливо ждала, пока Питер дрожащим пальцем утрамбовывал табак в трубке, пока закуривал. — Шон… Он на меня набросился. Лошадь я ему одолжил. А он кормил ее плохо. Я пошел объясниться с ним насчет этого, а он на меня с кулаками. — Питер затянулся трубкой и поморщился, когда ее черенок надавил на разбитую губу. — Известно, Шон человек нелегкий, но ты бы видела его! Он был как бешеный. Готов был убить меня!

— Может, еще чем ты его обидел?

Питер выпустил густое облако дыма и пожал плечами:

— Я про жену его Кейт ему напомнил. Тут-то он и взбеленился.

— Они не очень-то ладят.

Питер покачал головой:

— Она в последнее время как собака побитая ходит.

— Отольются ему ее слезы.

— Думаешь? — Прищурившись, Питер взглянул на Нэнс из-за завесы дыма: — Боюсь я за тебя, Нэнс. Шон грозился отцу Хили рассказать, что ты богопротивными делами занимаешься. Год-то начался хуже некуда. У Томаса О’Коннора корова пала — а отчего, почему — непонятно. Нашел в реке ее тушу, всю раздутую, а как она забрела туда — один бог ведает. Мы впятером ее едва из реки вытащили. А она стельная была. Опять же Дэниела Линча жена, Бриджид. Младенец ее помер. Я уж про кур не говорю, но что старая Ханна всех кур своих нашла без голов и в ряд выложенных — истинная правда. Говорят, лиса, но какая лиса голову возьмет, а курицу оставит? С маслобойками горе одно: бабы с ними маются. Я у О’Донохью сидел, так бабы к нему табуном валили за гвоздями и железками — чтобы масло в маслобойки вернуть. А наверху в горах женщина одна рассказывала, мол, яйцо разбила: «А желтка там вовсе нет. Заместо желтка — кровь!» Одни говорят, что это добрые соседи опять проказить принялись, другие — что это мальчишка Лихи. — Он протянул Нэнс трубку, предлагая сделать затяжку. — А иные тебя винят.

Нэнс молчала. Приняв трубку у Питера, она стерла кровь с черенка, наполнила рот едким дымом.

— Ты пищог ведь не делаешь, правда, Нэнс? А Шон уверяет, что видал на своем наделе намек на пищог — камни перевернутые. Все кремни острием на пахоту смотрят.

— Проклинать нельзя — проклятье на тебя же и воротится!

Питер кивнул:

— Я, ей-богу, всегда знал, что ты добрая христианка. И ко мне ты всегда со всей душой…

— Вот и скажи им об этом, когда услышишь россказни всякие, ладно? Скажи, что во всей этой мерзости моей руки нет.

— И что Шон Линч говорит — это тоже не ты? — Он бросил на Нэнс косой взгляд.

— У Шона Линча давно на меня зуб. Да если б я ему зла желала, он бы уж сколько лет пчелами ссал и сверчками кашлял!

Питер улыбнулся, и Нэнс заметила, что во рту у него не хватает нескольких зубов. Питер сделал долгую затяжку. Потом спросил:

— А от подменыша Лихи, как думаешь, может такое быть?

— Ты им всем скажи, что мальчика я поправлю. Фэйри из него выгоню, вот мальчик и вернется.

— А сглазить нас, по-твоему, он не мог? Впору и поверить этому, Нэнс. Как тварь эта появилась у нас в долине, так несчастья и пошли косяком. То яйцо с кровью внутри, то мужик здоровый на перекрестке помрет. Говорят, зайцы принялись у коров вымя сосать. — Он хмуро взглянул на Нэнс. — Я тебе о снах своих рассказывал. Так и теперь снятся.

— Что тонешь ты, да?

— Угу. Будто я под водой, будто держат меня там чьи-то руки. Крепко держат. Будто мне уже невмочь, все внутри горит, распирает — воздуха вдохнуть охота. Гляжу я вверх, там солнце, деревья, и лицо чье-то будто вижу.

— Кто ж этот твой убийца?

Питер покачал головой:

— Не разглядеть. Но знаешь, Нэнс…

Он приподнялся, сел на вереске. Голос его упал до шепота:

— После сегодняшнего кажется мне, то был Шон.

— Худо так думать о ближнем!

Но Питер настойчиво продолжал:

— Я все понять не мог, с чего это он так на меня набросился. Точно убить хотел. А потом все думал, пока сидел у Джона с Аньей, избитый, точно шлётар [23] Шлётар — мяч для игры в хёрлинг — ирландский вариант хоккея на траве ( ирл. sliotar). . Он знает, что я о тебе хорошего мнения, сам признался. И ежели он считает, что все беды в наших краях от тебя, весь вред, что ж, тогда… — Он откинулся назад, тронул вспухший глаз. — Тогда ему небось и пришла мысль, что тут и без меня не обошлось.

Нэнс вздохнула:

— Господь с тобой, Питер, кто на тебя подумает такое? Что ты замешан в пищоге ?

— Подумают, ты меня подучила.

Нэнс вспомнился давний разговор с Кейт. Иголка, сверкнувшая в ее подоле. Как она говорила про вывороченные камни, про обход родника против солнца.

— Стоит одному на другого обиду затаить, сразу первая мысль про пищог . Чего только не подумают люди, прости их Господи!

С опаской взглянув на Нэнс, Питер выбил пепел из трубки и хотел уж вновь набить ее табаком, как вдруг замер и покосился на дверь.

— Слыхала?

Нэнс прислушалась. Звук повторился снова. Оба вытаращили глаза и переглянулись. Звук доносился со стороны долины. Женский вопль.

Казалось, его услышали все. Когда Питер и Нэнс, поспешившие на крик, добрались до проезжей дороги, по ней уже бежали мужчины. Все побросали работу, отшвырнули инструменты, оставили вожжи. Женщины выскочили из домов по Макрумской дороге, щурясь и моргая на солнце, рядом, цепляясь за материнский подол, таращили глаза ребятишки.

— Что такое?

— Ты слышал?

— Господи, нешто режут кого-то?

— С какой хоть стороны кричали?

Люди на дороге испуганно сбились в кучку. «Не выселение же, — толковали некоторые, — аренду платить еще рано». Один из собравшихся вдруг указал на бегущего к ним со всех ног мальчишку-подручного из кузницы О’Донохью: лицо перепуганное, грязные волосы облепили потный лоб.